Кайл Онстотт - Хозяин Фалконхерста Страница 7

Все слуги считали Бенони избалованным неженкой. Матерью его была Регина, негритянка всего на одну восьмую, которая до женитьбы Хаммонда Максвелла на Августе Деверо, его второй жене, была его наложницей. После женитьбы хозяина она осталась в доме на правах горничной Августы и произвела на свет сына от отца Драмжера, Драмсона, который погиб еще до рождения сына. Мальчика назвали Бенони; от матери он унаследовал светлую кожу, красоту и изящество и вполне мог бы вырасти приличным человеком, если бы его вконец не заласкали. Не только мать, но и Августа, а потом Софи, словно сговорившись, баловали паренька, сделав его до такой степени эгоистичным, своевольным и самодовольным, что с ним стало невыносимо находиться под одной крышей. Обладая злым языком и презирая всех остальных рабов, чья темная кожа превращала их, по его мнению, в низших по отношению к нему существ, он расхаживал с высоко задранным носом, хотя у белых был готов валяться в ногах. С особенной враждебностью он встретил Драмжера, к которому с первой же встречи проникся резкой неприязнью. Сверстника, вторгнувшегося в Большой дом, он не мог не счесть соперником и с самого начала давал понять, что не потерпит конкуренции. За неприкрытую враждебность Бенони Драмжер платил той же монетой, хотя рад бы был с ним подружиться.

Будучи одногодками и имея общего отца, они представляли разительный контраст друг другу. Оба пошли в матерей, хотя общим обликом походили на отца и, следовательно, один на другого. Бенони был меньше ростом, худощавее, смазливее, с европейскими чертами лица, нарушаемыми разве что некоторой припухлостью губ и широкими ноздрями. Драмжер был выше, крупнее, гораздо темнее цветом кожи; благородство его негроидных черт оставляло далеко позади смазливость Бенони. Волосы у обоих не были курчавыми: у Бенони они ниспадали на плечи прямыми прядями, а у Драмжера облепляли голову, как блестящий шлем.

Из-за преимущества в росте Драмжер мог показаться старше, хотя в действительности увидел свет всего на две недели раньше Бенони. Если бы он прибег к силе, чтобы продемонстрировать физическое превосходство, соперничеству был бы положен конец. Однако Бенони пользовался покровительством матери, миссис Августы и Софи и был неприкосновенен. Юноши напоминали боевых петухов: стоило им сойтись, как они начинали топорщить перья, воинственно поглядывать друг на друга и затачивать шпоры.

Убежденный в том, что никто не имеет права претендовать на его роль любимца белых, Бенони делал все, что в его силах, чтобы посрамить Драмжера в их глазах. Богатое воображение позволяло ему создавать Драмжеру одну трудность за другой. Стоило Драмжеру повесить на крючок чашку, как она оказывалась на полу, разбиваясь на мелкие кусочки. Кто виноват? Драмжер! Если Брут недосчитывался при ежевечерней инвентаризации серебряной ложки, то в краже обвиняли Драмжера. Пятно от пролитого вина на только что постеленной скатерти? Опять Драмжер! Как бедняга ни старался, во многом, к чему он не имел ни малейшего отношения, обвиняли именно его, и он рисковал понести наказание. Если бы не Брут, который боготворил его отца и перенес симпатию на сына, и не Лукреция Борджиа, которая неизменно выгораживала его, кожа на спине у незадачливого Драмжера давно повисла бы кровавыми клочьями. Однако ни миссис Августа, ни масса Хаммонд пока что не прослышали о приписываемых ему прегрешениях. Если не считать его постоянной настороженности и огорчения Бенони, которому никак не удавалось довести до конца его коварные планы по низвержению противника, ничто не нарушало видимого спокойствия.

Больше всего Драмжер ненавидел ночное время. Несмотря на свою вражду при свете дня, юноши были вынуждены спать на одной кровати. Стоило им лечь, как воцарялось напряженное молчание, только усугубляемое соседством. Стараясь не прикасаться к Бенони, Драмжер отодвигался на самый край матраса, однако утро неизменно встречал в объятиях спящего соседа. Со сна тепло его тела доставляло ему удовольствие, напоминая об Олли, но стоило ему продрать глаза и осознать, что к нему прижимается противный Бенони, как в нем просыпалось отвращение и он откатывался как можно дальше. У Драмжера было ощущение, что стоит ему уступить — и их враждебность сменится тесной дружбой; именно по этой причине он не хотел уступать, и его упорство только увеличивало пропасть между единокровными братьями.

Драмжеру остро не хватало друга, однако в Доме было всего двое его сверстников — Бенони и Блоссом, которая исполняла обязанности няньки при малышке Аманде, дочери Софи.

Он чувствовал, что Блоссом была бы не прочь сойтись с ним поближе, хотя он редко виделся с ней, так как она почти все время находилась на втором этаже, с Амандой, Софи, Уорреном и Бенони. Всякий раз, когда они встречались в вестибюле или в кладовке, Блоссом одаривала его приветливой улыбкой и ласковым словечком. Как-то раз, столкнувшись с ним в пустом коридоре на третьем этаже, где обитали слуги, она позволила ему обнять ее и прижать к стене. Они так и застыли, охваченные волнением, пока на лестнице не раздались чьи-то шаги. Драмжеру пришлось искать убежища в своей каморке, иначе его явное возбуждение сделалось бы предметом насмешек.

С тех пор между ними ничего не происходило, однако воспоминаний об одном-единственном объятии хватало, чтобы у Драмжера возродились надежды на отмену вынужденного обета воздержания, пусть плоская физиономия глупышки Блоссом и не слишком его привлекала. Всегда закрытая дверь ее комнаты неподалеку от их с Бенони каморки была для него еженощным соблазном. Однако побуждение пробраться к ней оказывалось слабее воспоминаний о порке, которой он был подвергнут в наказание за связь с Клариссой, и строгого предупреждения Хаммонда, что только он, хозяин, вправе решить, какую девку кому крыть.

Поселившись в Большом доме, Драмжер из ночи в ночь лежал с открытыми глазами, пялясь в темноту, прислушиваясь к мерному дыханию Бенони и скучая по чердаку, где у него был хотя бы Олли. Чтобы утешиться, он внушал себе, что Блоссом вовсе не так красива и соблазнительна, как Кларисса. Однако она оставалась женщиной и, при всех недостатках внешности, обладала телом, к которому он испытывал сильное влечение. Но рядом находился всего лишь Бенони, которого он люто ненавидел.

Мало-помалу он привык к новому жилищу и научился сразу засыпать, сморенный усталостью. Враждебность не может вечно сохранять остроту; неприязнь между ним и Бенони стала ослабевать, они уже перекидывались словечком-другим. Говорить о близости, тем более о дружбе пока что было рано, однако теперь они хотя бы могли обсуждать интересующие обоих предметы. Впрочем, Драмжера так утомляла работа, что он засыпал, едва прикоснувшись к подушке; по утрам Лукреции Борджиа приходилось подолгу стучать в дверь, прежде чем он, отлепившись от Бенони, начинал сонно натягивать одежду.

Как-то вечером, после особенно трудного дня, когда он впервые прислуживал вместе с Брутом за господской трапезой, он поднялся к себе за полночь настолько изможденным, что раздевался уже с закрытыми глазами. Во время нескончаемого ужина, пока белые наслаждались едой, он стоял рядом с Брутом, не смея шевельнуться из опасения, что сделает что-то не так. При этом он не сводил глаз с огромного вентилятора над столом, которым управлял из кухни поваренок, и его вращение так загипнотизировало Драмжера, что он стал раскачиваться взад-вперед, в такт лопастям.

Он как раз снял башмаки и носки, когда явился Бенони, в обязанности которого входило находиться при Уоррене, пока тот не заснет, и заговорил с Драмжером. В его тоне на сей раз не было слышно обычного раздражения.

— Ну и крепко же ты спишь! В точности как раб с плантации. А как храпишь!

— Хочу и храплю. Ты тоже храпишь.

— Откуда тебе знать, храплю ли я? Ведь ты никогда не просыпаешься.

— Все равно я слышу твой храп.

— А что-нибудь еще ты слышишь? — лукаво спросил Бенони.

Драмжер так устал, что вместо ответа просто покачал головой и нырнул под одеяло. Он уснул еще до того, как Бенони, задув свечу, перелез через него, чтобы занять свое место у стенки. В эту ночь Драмжер почему-то проснулся вскоре после того, как уснул. В комнате стояла странная тишина: недоставало ровного дыхания соседа по кровати. Драмжер медленно, чтобы убрать руку, если она дотронется до тела спящего, потянулся к тому месту, где должен был спать Бенони, но его там не оказалось. Тем лучше, подумалось Драмжеру: можно понежиться на просторной кровати. Однако мысль о возможности самостоятельного удовлетворения зова плоти, которой он был так долго лишен, не дала ему уснуть. Впрочем, даже достигнув желаемого, он все равно не смог уснуть — настолько его сжигало любопытство, куда же подевался Бенони. Может, отлучился в уборную для слуг за домом? Но нет, на этот случай под кроватью имелся ночной горшок. Конечно, он мог прихворнуть и отправиться за утешением к матушке, но та занимала комнатушку рядом со спальней миссис Августы на втором этаже, так что Бенони пришлось бы пройти через спальню хозяйки. Тогда где же он? Драмжер прикинул возможные варианты: ушел к колодцу, чтобы попить воды? Нет, туда Бенони не отправится под страхом смерти, до того он боится змей: его не заставишь сходить к колодцу даже при свете дня. Заглянул к Бруту? Тоже невозможно: Брут спит с женщиной, которая приходит к нему по ночам из невольничьего поселка, и Бенони не посмеет их потревожить. К Лукреции Борджиа? Бенони ненавидел ее не меньше, чем она его. К Мерку с Юпом? Бенони имел привычку зажимать нос, шмыгая мимо них, и ныл, что не выносит исходящей от них вони. К Эльвире с Касси? Они не терпели его точно так же, как Лукреция Борджиа.