Катя Ткаченко - Любовь для начинающих пользователей Страница 8

Пот, который не от жары, пот, который от страха…

Потому что за лесом начиналась улица, но то была мёртвая улица с мёртвыми домами.

Если в лесу ещё время от времени чирикали птички, то тут царила тишина, улица была пуста, окна в домах разбиты, ветра нет, солнце, небо, улица, дома, струйка пота добралась до копчика. Симба заёрзала в кресле, решая, что делать дальше.

Можно нажать клавишу со стрелочкой вниз, и так и держать её, не отпуская, и быстро–быстро побежать обратно.

А можно рискнуть.

Опять выкрасить волосы в красный цвет.

Но ещё ярче, чтобы голова пылала.

Или вообще — обриться наголо, многим это не нравится, а Симбе кажется очень ничего, временами же — очень сексуально. То есть супер!

Только волосы все равно отрастут, а что будет здесь и сейчас — непонятно.

Симба прошла мимо одного дома и подошла к следующему.

Самое смешное, что этот дом был ей хорошо знаком.

Более того, она чуть ли не полгода входила вон в тот подъезд, крайний слева.

Поднималась на четвёртый этаж на лифте и звонила в дверь.

Звоночек там ещё такой, с мелодией, па–пара–па–пам, па–пара–па–пам…

Она нажимала и ждала, а на лице у неё появлялась дурацкая улыбка.

Дурацкая, идиотская, дебильная.

Улыбка влюблённой дуры.

Влюблённой идиотки, дебилки и тому подобное.

Как бы ей себя еще назвать?

Дегенератки, вот!

Ей открывали дверь, и она проскальзывала в квартиру.

Она не знала, чья это квартира, ей было всё равно.

Просто квартира, в которой она была счастлива и в которой её любили.

Затылок заломило, Симба поняла, что вспомнила обо всём этом зря.

Есть вещи, которые положено забывать раз и навсегда, пусть даже от них и остаются следы — например, на запястье левой руки.

До сих пор она не может себе простить, что сделала это.

Оказалась такой маленькой, такой слабой, что взяла и…

Гораздо лучше брать дротики и кидать в мужское лицо.

Замечательное, красивое.

Лицо человека, который открывал ей дверь.

Подъезд был распахнут, Симба подошла к нему и задумалась.

Можно войти, подняться на четвёртый этаж и позвонить в дверь, хотя наверняка ей никто не откроет.

А можно и пройти мимо, но надо решаться.

В жизни всегда надо решаться на что–нибудь.

Нажать на Enter и ждать, что будет.

Майка стала мокрой, Симба стянула её с себя.

Она сидела в кресле перед компьютером, голая, обливающаяся потом, и хотела одного: чтобы всё это скорее закончилось.

Но выйти из игры она не могла.

Что–то ей мешало.

Wait… I’m loading…

Симба вошла в подъезд. В доме явно никто не жил.

Давно, очень давно, полгода, год, может и больше.

Когда она сама была здесь в последний раз?

Симба подошла к лифту — естественно, тот не работал.

Лестница была грязная и такая же безжизненная, как и весь дом.

Почтовые ящики на площадке второго этажа склабились как–то совсем уж мерзко, будто у них выбили зубы и выдавили глаза.

Ещё одна струйка пота потекла по спине Симбы — от основания шеи.

Вот она достигла лопаток, Симба миновала третий этаж и стала подниматься на четвёртый.

Струйка спустилась ниже лопаток, Симба поднялась на один пролет, четвёртый этаж совсем рядом.

Кожаное кресло становится мокрым от пота, капельки видны даже на груди.

Надо уходить, улепётывать.

Бежать со всех ног.

Симба поднимается на площадку четвёртого этажа, нужная дверь — слева.

На площадке три квартиры, и все двери открыты.

Всё такая же тишина, в лесу хотя бы чирикали птички.

Пели, чего–то там насвистывали.

Давали понять, что они живы, а значит — жива и ты.

— Эй, — почему–то очень громко говорит Симба, — тут кто–нибудь есть?

Странное лёгкое эхо отвечает ей:

— Есть… есть… есть…

Когда она приходила в эту квартиру прошлым летом, на улице стояла такая же жара, и она первым делом шла в ванную.

Долго принимала душ, плескалась, поливала себя, пока тело опять не становилось тем телом, которым Симба гордилась.

Дверь в ванную из коридора налево.

В прихожей нет света, но всё и так хорошо видно: вот здесь было зеркало, но сейчас его нет, лишь квадратный след на обоях.

Хотя мебель в комнате есть, видна, например, кровать.

Симба заглядывает в ванную и видит, что здесь учинён полный разгром.

Ванна на месте, но душ выломан, выломан и унитаз.

И шкафчики, и даже кафель.

Интересно, кому всё это понадобилось?

Wait… I’m loading…

Она закрывает дверь, из окна начинает тянуть ветерком, голая Симба чувствует, что её слегка подмораживает.

Занятно, только что было жарко, а теперь подмораживает, но она не может встать — что–то её не пускает.

Наверное, надо снова нажать на Enter, и всё это закончится.

Какой дурак так над ней подшутил, кто прислал ей эту бредовую ссылку?

«Ненавижу, — думает Симба, — нашла бы — яйца оторвала!»

Она идёт дальше, заходит на кухню, тут разрухи меньше, но на полу какое–то большое, засохшее, бурое пятно.

Ей опять не по себе, холодильник на месте, в нём обычно были сок и шампанское, за то лето она выпила столько шампанского, что сейчас смотреть на него не может, пила его на кухне, в комнате, на балконе, в постели.

На той самой большой кровати, что до сих пор стоит на своём месте.

У правой стены, изголовьем к окну.

А рядом должна быть тумбочка, надо проверить, жива она или нет.

Склад ненужных вещей, который когда–то был почти что домом.

И вещи были необходимы для жизни.

Симбе становится совсем холодно, она поднимает с пола брошенную красную майку и опять натягивает на себя.

Самое мерзкое, что при племяннике ничего такого позволить себе она не сможет.

Ни раздеться, когда захочется, ни снова одеться.

Ладно, всего две недели, перетерпит.

Пусть только он постоянно не торчит на глазах, надо будет его чем–нибудь занять.

Но — чем?

У неё дома один компьютер, второй ей как–то ни к чему.

Нет даже телевизора.

Телевизор — он тоже в компьютере.

И музыкальный центр — там же.

Симба входит в комнату, в дальнем углу, в большой чёрной напольной вазе, стоит знакомый букет.

Засохшие мелкие хризантемы, сейчас они блёкло–бурые, а когда–то были жёлтыми, интересно, они всё это время здесь?

Кровать заправлена всё тем же покрывалом, но на нём слой пыли.

Надо снять покрывало, выйти во двор и выхлопать его.

А потом вымыть пол.

И протереть окна.

«Это полная дурь, — думает Симба, — то, что лезет мне в голову, на кой чёрт мне всё это мыть и хлопать, надо уносить ноги, скорее, как можно скорее…»

Покрывало ей, между прочим, никогда не нравилось — слишком уж яркое.

Да ещё с рисунком: большая, ощерившаяся морда тигра.

Ладно бы там слон или какой другой травоядный, а тут — тигр.

Хотя могло быть и хуже.

Серебристые переливающиеся существа со странными волосатыми ушками.

Они сейчас там, за разбитым окном.

Надо только подойти к нему, высунуться наружу и позвать.

Как–нибудь так: фьюить, фьюить…

И тогда они прилетят.

И что–то будет, но пока ей не дано знать — что!

Симба идёт к окну, хотя и понимает, что делать этого не надо.

Эти дурацкие существа, с чего она взяла, что они действительно есть и должны водиться именно там, в лесу на вершине горы?

Гора хорошо видна из этого окна.

Была видна.

Когда Симба появлялась здесь несколько раз в неделю.

Иногда он уходил раньше, а Симбе уходить не хотелось, и она садилась у окна и смотрела на гору.

Не через бинокль, просто так, — бинокль она завела себе позже, уже после того как пометила своё левое запястье.

«Интересно, а вообще–то они показываются на глаза?» — думает Симба.

«И что, они действительно такие — серебристые и переливающиеся?»

«А волосатые ушки — это крылья?»

«И они поют, самое забавное, что они действительно поют, раз в году, скажем, в ночь на Ивана Купала…»

Симбе опять становится тепло — наверное, потому, что надела майку.

Ей больше нечего делать в этой квартире, однако уходить, судя по всему, рано.

Она ещё раз оглядывает кровать, а потом идёт к окну.

Сейчас на улице ночь, но здесь утро, раннее такое утро, и всё залито ослепительным солнечным светом.

На подоконнике толстый слой пыли, даже облокачиваться не хочется.

Хочется другого.

Желание возникает внезапно, и Симба начинает понимать, для чего она здесь.

Она должна встать на подоконник, подняться на цыпочки и взмахнуть руками.

Подпрыгнуть и шагнуть в воздух.

И полететь — туда, в сторону горы.

Где её уже ждут — серебристые, переливающиеся, самые замечательные на свете существа.