Дафна Калотай - В память о тебе Страница 9

Словно услышав мысли Дрю, Ленора склонилась над ней: волосы небрежно собраны на затылке в шиньон, две длинные обесцвеченные накладные пряди обрамляют лицо.

— Как дела у моего лейтенанта?

Год минул с того времени, как Дрю стала младшим компаньоном фирмы, а Ленора по привычке продолжала называть ее «мой лейтенант».

— Я только что дозвонилась Нине Ревской и сообщила ей о кулоне.

— Отлично.

Но Ленора уже отвернулась и с отсутствующим видом любовалась своим отражением в зеркале. Казалась, она даже не услышала ответа подчиненной. Впрочем, в глубине души Дрю не могла не восхищаться самообладанием начальницы, ее непринужденным поведением. Она любила наблюдать за Ленорой во время аукциона. Та двигалась быстро и плавно, мягким голосом, в котором угадывался акцент выпускницы частной британской школы, отдавала распоряжения, флиртовала с потенциальными покупателями, ловко манипулируя их страстью к коллекционированию, и те зачастую доводили сумму до заоблачных высот.

— Когда ты начнешь составлять сопроводительный текст? Мне бы хотелось увидеть, что ты сможешь накопать.

— Сейчас этим займусь.

На самом деле Дрю уже приступила к написанию заметок, которые вместе с краткой биографией Нины Ревской будут выпущены в виде брошюры, дополняющей каталог.

Развернувшись, Ленора поплыла, словно подгоняемая ветерком. Иронически улыбнувшись, Дрю отдала ей честь.

Когда четыре года назад она нашла эту работу, Ленора в шутку стала называть ее «мой лейтенант». Тогда ей не было еще и тридцати. Шло время. Дрю стукнуло тридцать два, и морщинки в уголках глаз уже не придавали ее улыбке прежнего очарования. В прошлом месяце с ее голосом что-то случилось. Он стал более глубоким, немного надтреснутым, словно нечто непонятное произошло с гортанью. Дрю совсем не понравилось подобное «возмужание» голоса. Недавно девушка за прилавком «Данкин Донатс» назвала ее «мэм». После этого Дрю прямиком направилась в универмаг «Нейман-Маркус» и купила там малюсенький тюбик лосьона для лица, который ее лучшая подруга Джен превозносила прямо-таки до небес. Прозрачная липкая жидкость обошлась Дрю в двадцать пять долларов. Впрочем, Джен разбиралась в косметике. Пару месяцев назад она втерла пахнущий жевательной резинкой крем в волосы Дрю, желая придать ее внешности «мягкости», сфотографировала подругу и, не спросив согласия, разместила ее анкету на сайте знакомств.

Дрю только посмеялась над хитростью подруги. В конце концов, Джен пыталась ей помочь. Своего жениха она тоже нашла на сайте знакомств. Дрю даже несколько раз сходила на свидания, скорее из интереса, чем с твердым намерением найти мужа. Ее единственная любовь оказалась эфемерной, наивной, сродни самообману. Хотя со времени развода прошло уже четыре года, только в последнее время Дрю начала избавляться от груза вины. Она все еще чувствовала душевный дискомфорт из-за того, что разбила Эрику сердце, но теперь считала свое поведение вполне обычным: многие люди совершают ошибки, после которых вынуждены рвать узы, которые поклялись перед алтарем хранить до конца жизни. Дрю не нравилось, что ее родители, хотя и жили теперь далеко, продолжали выказывать в отношении дочери какую-то мстительную жалость.

Помог и отъезд Эрика. После двух лет сердитого молчания и короткого периода полных негодования писем он по электронной почте уведомил свою бывшую, что полюбил другую. Не преминув заявить, что лишь временным помешательством можно объяснить тот факт, что Дрю развелась с ним, Эрик назвал свою новую подружку «уравновешенным человеком без причуд», которая «хорошо знает, что ей нужно от жизни». В прошлом месяце мать Дрю, которая, несмотря ни на что, осталась с бывшим зятем в хороших отношениях, проговорилась дочери, что Эрик сменил место работы и теперь переезжает в Сиэтл. Женщина, которая «хорошо знает, что ей нужно от жизни», едет вместе с ним.

Сейчас Дрю как никогда прежде замечала скоротечность времени. Она превратилась из девушки в женщину, даже не осознав, как это произошло. Мудрости за прошедшие годы не прибавилось, да и во всем остальном никаких перемен к лучшему. После переезда в Бостон Дрю поселилась в крошечной квартирке, расположенной в престижном жилом районе Бикон-Хилл. Подобно капелькам крови, вытекающей из небольшой ранки, квартплата увеличивалась медленно, но постоянно. При этом каждый год прибавлял новые треснувшие половицы, пятна на стенах и трещины на потолке. Только переехав в старинное здание, Дрю была счастлива начать все с чистого листа. В прошлом осталась их общая квартира в Хобокене, полная свадебных подарков. Среди них были огромные простыни, толстые полотенца египетского хлопка, ножи французской фирмы «Лагиоль» и даже кофеварка, которой они с Эриком так ни разу и не воспользовались. «Новая» мебель Дрю была далеко не новой и нуждалась в небольшом ремонте: поцарапанные колченогие стулья и стол, испачканный серой краской. На распродаже в гараже частного дома она купила перетянутый резинкой набор разнородных вилок, ложек и ножей. Она отказалась от телевизора и машины. Жизнь, которую вела теперь Дрю, убедила Эрика и других в том, что у нее не появилось другого мужчины, что она разрушила свой брак не из-за эгоизма или желания лучшей жизни. Время доказало, что она ни в ком не нуждается и способна довольствоваться малым. Дрю радовалась тому, что способна сама заменить перегоревший предохранитель. Чувство гордости вызывали у нее и скромная посуда, и книжный шкаф, выставленный за ненадобностью на тротуар и подобранный ею, и купленные на распродаже полотенца и бокалы для вина.

Джен считала, что подруга занимается самобичеванием, но Дрю действительно нравилось это непритязательное, спокойное существование. Человек, как она теперь понимала, нуждается в ограниченном количестве материальных благ, нескольких близких друзьях и одной страсти, причем эта страсть необязательно должна распространяться на другого человека. Въезжая, Дрю купила добротное покрывало темно-фиолетового цвета, рассчитанное на двуспальную кровать, хотя и не думала, что оно когда-нибудь пригодится. Дрю продолжала верить в настоящую любовь, но считала, что с ней ничего подобного больше не случится. В первые проведенные в Бостоне годы она приглашала привлекательных мужчин разделить тишину и одиночество ее квартиры, но потом перестала. Покрывало выгорело и стало пыльно-бордовым. Каждый раз, перестилая постель, Дрю напоминала себе, что неплохо было бы купить новое.

По правде говоря, она старалась держаться от людей подальше — во всяком случае, от большинства людей. Даже выйдя замуж, Дрю подспудно понимала, что не чувствует себя частью «команды», что она и Эрик — отнюдь не партнеры. У них было много общих друзей по колледжу, но после развода Дрю разорвала отношения почти со всеми. Иногда, проталкиваясь к свободному сиденью в вагоне метро, съедая ленч за узкой стойкой закусочной или бегая по утрам (два раза в неделю, за исключением зимнего периода) по Чарлз-стрит, Дрю ловила себя на мысли, что смотрит на окружающих как на чужаков, которых ей не суждено понять. Она и себя чувствовала незнакомкой, отделенной от окружающего мира и людей непробиваемой стеной.

Джен считала, что в ее теперешнем состоянии повинно то, что Дрю была единственным ребенком в семье, что она росла независимой, привыкшей жить сама по себе. Отсутствие братьев и сестер сделало ее замкнутой, и только с матерью она могла поддерживать доверительные отношения. Ее отец отличался молчаливостью. Лишь после того как Дрю окончила колледж и начала работать, отец заинтересовался ее судьбой, часто расспрашивал ее о делах, словно говорил не с дочерью, а со случайным знакомым — соседом за столиком в кафе или пассажиром в соседнем кресле самолета. Поэтому, как безапелляционно утверждала Джет, Дрю и не нуждается в общении.

«Возможно, она права», — поворачиваясь к экрану компьютера, подумала Дрю.

Во времена, когда Нина Ревская танцевала в Большом театре, правительство ее страны завело дела на две трети населения. К моменту бегства балерины из СССР оно убило почти пять миллионов своих граждан. Для каждого нормального человека эта цифра кажется немыслимой. Вместе с другими вещами Ревская вывезла из Советского Союза произведения ювелирного искусства потрясающей красоты…

Дрю помедлила, собираясь с мыслями. По правде говоря, она не могла придумать, с чего начать. Дрю подозревала, что в заверениях Нины Ревской, что она ничего не знает о происхождении драгоценностей, мало правды. Смешно думать, что человек, хвастающийся своей памятью, тем, что помнит каждое па любого балета, ничего не знает. Дрю помнила, как повысился голос старушки, как звенело ее рокочущее «р» и свистели носовые гласные. (Впрочем, акцент Нины Ревской не был таким уж сильным, а ее английский язык отличался правильностью.) Ее нежелание разговаривать о кулоне озадачило Дрю. Не менее загадочным казалось неожиданное появление Григория Солодина.