Евгений Бузни - Суданская трагедия любви Страница 10

Пейзаж кругом довольно грустный. Среди заплёванных улочек с толпящимися машинами и людьми, как гвоздь с разбитой шляпкой, торчит одинокая высокая пальма. На дороге под гостиницей, на тротуарах лежат, сидят, стоят и просто слоняются в разные стороны мужчины в белых балахонах, то есть, как я говорил, джелобиях и женщины, закутанные в куски материи разных расцветок. Иногда можно заметить, как быстрыми шагами проходят в этой босоногой, медлительной, никуда не стремящейся толпе совсем другие люди – подтянутые, одетые в европейские костюмы, резко выделяющиеся своей деловитостью – это явно клерки, представители зарубежных компаний.

Мальчишка в шортах несёт через дорогу стакан напитка красного цвета и подаёт сидящему на земле арабу в чалме. По улице проезжает грузовик, приостанавливается, и тут же его берут на абордаж десятка два набежавших со всех сторон мужичков в белых хитончиках, которые мгновенно заполняют кузов, а опоздавшие повисают сосульками на бортах. Машина так и ушла, почти не останавливаясь.

Между тем, надо ж мне с дороги умыться. Иду к Идрису, интересуюсь, где я могу принять ванну или душ. Всё есть, оказывается. Душевые спарены с туалетами, в которых не работают сливы воды, а потому первое появление в санузле такого плана едва не вызвало у меня неприятные последствия от подступившей к горлу тошноты. Ванная комната находится отдельно, и как раз в ней я вижу ползущего по полированной поверхности ванны нечто, напоминающее скорпиона или что-то вроде того, что начисто отбивает у меня охоту причаститься к цивилизации.

Узнав в довершение ко всему, что горячей воды во всём Хартуме нет, я, ласково улыбаясь, благодарю за оказанное внимание и иду в свою комнату умыться элементарно под краном умывальника, который к счастью в номере имеется.

Пресытившись первыми впечатлениями от отеля, отправляюсь в город. На узеньких улочках огромного, как я понимаю, города мусорные дорожки и кучи мусора вполне заменяют цветники разнообразием красок. Дома максимум в три этажа, но в основном одноэтажные с плоскими крышами. Но это ведь не центр. Та часть города, где я нахожусь, представляется сплошным торговым хаосом. Торгуют чем угодно и где угодно: на всех тротуарах, на каждом углу, под любым деревом. Все двери, выходящие на улицу – это двери магазинов, между которыми порой нет ни малейшего свободного пространства.

Кричат продавцы бананов и апельсинов. Бойкие мальчишки предлагают жевательные резинки и шариковые ручки. Тут же ряды туфель и босоножек, на столике часы и кольца, на земле горками палочки или стебли, которые покупатели разламывают и жуют. Думаю, что это сахарный тростник. Мужчина несёт на голове корзину с большими жёлтыми плодами. Мне пока они неизвестны. Другой мужчина сидит на земле, скрестив перед собой ноги, и ест руками из тарелки. Одни мальчишки гоняются друг за другом, другие уже увязались за мной, протягивая ко мне руки и бубня одно и то же. Но меня предупредили в посольстве, что стоит одному дать копейку и от тебя не отвяжется целая толпа. Эти дети будущее Африки. Сейчас они просят подаяния без какого-либо стеснения, а через секунду будут смеяться и прыгать, не понимая всего ужаса такой жизни. Им неизвестна другая, они ещё не знают, что можно спокойно ходить в школу и быть уверенным, что голод не стянет тебе живот, что можно носить красные галстуки и с замиранием сердца стоять на пионерской линейке, салютовать красному знамени и памяти павших героев, ходить в туристические походы и петь пионерские песни у костра.

Всё, что в нашей стране кажется таким естественным, и что иногда мы даже сами не ценим, здесь совершенно отсутствует. Если этим детям бросят на улице пиастр, они кинутся отнимать его друг у друга, и никто не обратит на них внимания.

Грязные, почти раздетые, они будут через несколько лет не просить, а требовать и отстаивать свои права, как это делают сегодня студенты Хартумского университета. Мне рассказали, что неделю назад студенческая молодёжь устроила демонстрацию в Хартуме, воевала с полицией, швыряя в неё камни, так что в это время было опасно появляться на улице. Но вполне возможно, что нынешние мальчишки станут просто бандитами, добывая себе на пропитание силой и беззаконием. А какие законы уважает голодный человек? И есть ли у нас моральное право упрекать его в таком случае? Не об этом ли писал Лев Толстой в своём романе «Воскресенье»? Он писал о России, а можно отнести ко всему миру.

Середина дня. Весь город прижигает и утюжит солнце, заставляя арабов растягиваться на земле и утомлённо засыпать в том месте, где настигла его жара. Один из них лежит у самой стены, широко раскинув руки. Его расталкивают ногами, очевидно, подумав, что человек умер. Но пациент оказался, как говорится в сказке, скорее жив, чем мёртв, он зашевелился, и тогда ему приказали убраться отсюда. Его тело мешало посетителям заходить в магазин.

Одна деталь улиц меня совсем поразила: туалеты. Они открыты для всеобщего обозрения. То есть участок огороженный стеной, разбит на несколько кабинок без дверей и без знакомых нам указателей «М» и «Ж». Люди заходят справить нужду, не обращая внимания на то, что действия твои ни от кого не скрыты. Наверное, местных жителей это не удивляет, а мне кажется невероятной дикостью.

Десятки магазинов слеплены, как соты улья, в которых непрестанно жужжат, влетая и вылетая, носясь по всем ячейкам, пчелиные покупатели. Товары выложены на витринах, ступеньках, на земле перед дверями, и можно увидеть и выбрать товар, не заходя в магазин. Но уж если заходишь, продавец тут же вскакивает с порога и становится за прилавок предлагать товар. Это всенепременно. У нас как-то продавцы не всегда спешат к покупателю. Менталитет российского продавца несколько иной.

Здесь в магазине можно легко найти экзотические товары типа шкуры льва и крокодила, повсюду лежат японские магнитофоны, китайские зонтики, чешские костюмы, советские фотоаппараты и кинокамеры, американские сигареты – словом, всё со всего мира.

Я ничего не покупаю. Мне хочется есть, но не знаю, где и как это сделать. Вижу какие-то закусочные, но что просить и как платить, если я ничего толком не понимаю в полученных мною деньгах.

Возвращаюсь в гостиницу. Юра говорил, что здесь могут мне что-нибудь приготовить. Спрашиваю Идриса, могу ли я поесть. Он интересуется, где я хочу обедать – у себя в номере или в общей комнате и что дать на обед – рыбу или мясо.

Я не приучен есть в номере, поэтому пошёл в общую комнату. Это была веранда. На полу и в креслах сидели арабы, что-то поглощая с аппетитом. Мне открыли другую комнату со столами и стульями. Здесь была чистота. Ставни на окнах закрыты, так что встретил меня полумрак и относительная прохлада.

Идрис открыл стоящий тут же холодильник и показал, что можно приготовить. Рыбу мне не хотелось, и я прошу мясо. Собственно, то, что он предложил, было печёнкой. Первых блюд не было, что меня расстроило, ибо я целый день после полёта не ел, а обед без первого блюда не представляю. Но ничего не поделаешь. Приходится обходиться тем, что есть.

И часа не прошло, как молодой араб в джелобии принёс мне нож, вилку и жареную печёнку, приправленную фасолью, зеленью, солёным огурцом. Рядом поставил перец и соль.

Печень была явно несолёной и жесткой. Глянув на соль грязноватого цвета, я предпочёл есть, не подсаливая. Скрашивали блюдо фасоль и огурец. Затем я попросил кофе. Это то, что меня вполне удовлетворило. Араб принёс кофейник и молочник, что хватило мне на две чашки вкусного кофе.

А город к этому времени постепенно замедлил темп жизни и буквально замер в потоках солнечных лучей, заливающих и плавящих собой всё и вся.

Люди расползаются по любым уголкам, под любые крыши, тенты, укрытия, которые могут дать спасительную тень. О прохладе речь не идёт. Хотя бы тень. В ужасе люди прячутся от коварных смертельно разящих солнечных пик, острых и неумолимых. Идрис рассказывает мне, что в особенно жаркую летнюю пору, когда температура воздуха в тени не опускается ниже сорока градусов, в местах скопления людей ежедневно умирают те, кто не выдерживают температурного напряжения, умирают совершенно неожиданно, просто падая у всех на глазах, чтобы никогда больше не подняться. Потому в жару все стараются спрятаться в тень, все отдыхают.

Я тоже решаю отдохнуть от успевшей напрячь меня жары. Перетряхиваю простыни постели, всё ещё подозревая присутствие африканской нечисти, которая, как мне кажется, может оказаться в любом уголке. Однако, даже перевернув матрац, ничего страшного не обнаруживаю. Над головой вращается, подмигивая солнечными отражениями, потолочный вентилятор, в стене жужжит малоэффективный кулер типа кондиционера. И наконец, утомлённая моя головушка сливается в единое целое с подушкой.