Алла Полянская - Право безумной ночи Страница 14

Мысль о Марконове — такая… мимолетная, что ли. Я смирилась с тем, что он не любит меня и никогда не будет любить. Это Клим любил меня всякую — но Клим был со мной совсем недолго. А потом его не стало, и больше уже ничто меня не трогало: была жизнь, которую надо было жить, были дети, которых надо было растить, и оглядываться по сторонам стало просто некогда. Да и незачем, если вдуматься, — никто не смог бы стать отцом моим детям, никто не смог бы стать вторым Климом. И Марконов не смог бы, хоть моим детям отец уже и не нужен, а я люблю Марконова просто по факту — не ищу в нем Клима, он совсем другой, но это неважно. Важно то, что он жив, и рано или поздно объявится, и мы будем сидеть за столом, он станет пить чай и смотреть новости, а я буду смотреть на него и умирать от того, что он совершенно меня не видит.

— Ты спи, Оля. Умаяла ты нас всех сегодня и сама умаялась, мученица.

Она снова гладит мне лоб теплой сухой ладонью, и я проваливаюсь в сон, но и сквозь сон слышу, как голос санитарки проговаривает что-то несуразное: дочь моя, ты спишь, или перед Господом стоишь, на Матушку Богородицу глядишь. Иисус Христос, Матушка Пресвятая Богородица, охраните мою дочь во всех делах, при всех путях, при солнце, при месяце, при дороге ночной и дороге дневной, на чужих людях, чужих сторонах. Отнялись бы ноги и руки у ее врагов, нашел бы мрак на их мозги, чтобы не узнали они ни своего отца, ни своей матери. Неповадно бы чужую дочь обижать. Заклятье это никому не снять. Ключ, замок, ведьмин потолок. Аминь.

И снова качели поднимают меня высоко-высоко, и я лечу над летним лугом и удивляюсь, отчего я раньше этого не делала, ведь это так просто! И можно улететь и больше не возвращаться. Но я должна.

Если это утро, то очень мрачное. Сквозь узкое окошко я вижу, как моросит дождь. Медсестра принесла орудия пыток и что-то мне колет. Ешьте меня, мухи с комарами, но мне уже все равно. Мне так хреново, как не было еще никогда в жизни. Болит все, а самое главное — болит поясница, и конца этому не предвидится.

Голоса, приближающиеся к палате, вытолкнули меня из сонного состояния.

— Нет, ее уже никто не подозревает — после произошедшего здесь. Но допросить я ее должен.

Знакомый голос, да. Вчера слышала его, до того, как все случилось. Значит, полиция не склонна отстать от меня.

— Это реанимация, больная спит, беспокоить ее не надо.

— Кстати, как ее адвокат, я не понимаю, зачем теперь, после случившегося, вам так понадобилось допрашивать госпожу Одинцову. Если учесть, что она вчера едва не стала жертвой покушения, и токсикологический анализ крови и жидкости в капельнице это подтверждают, то уже очевидно, что и взрывчатка в машине тоже предназначалась ей и лишь по чистой случайности…

Как же они мне все надоели! Нужно поговорить с полицейским, и все, пусть он оставит меня в покое, иначе это затянется бог знает на сколько.

— Валентин Семеныч, я проснулась!

— Вот, видите — она проснулась! — это радуется голос, идентифицированный Семенычем как Саша.

— Это ничего не значит. Саша, здесь реанимация, и больная очень слаба, ее сердце и до этого не было здоровым, а после произошедшего и вообще может не вынести ни малейшего волнения, неужели ты этого не понимаешь?

— Я очень аккуратно. Ну, я же по-человечески все понимаю!

— Если моя клиентка не против, то я бы предпочел выяснить все прямо сейчас. — Адвокат заглядывает в бокс. — Здравствуйте, Ольга Владимировна. Как вы?

— Давайте покончим с этим, иначе полиция никогда не оставит меня в покое.

Они все трое входят в бокс, и в нем совсем не остается места.

— Меня зовут Александр Викторович Романец, я старший следователь прокуратуры.

Он молодой и очень серьезный. В синем кителе и фуражке выглядит немного комично, потому что у него совсем белые волосы и очень светлые кожа и глаза. Альбинос, надо же. Бог шельму метит.

— Спрашивайте.

— Саша, максимум — пятнадцать минут! — Семеныч обеспокоенно смотрит на приборы, к которым меня подключили. — Больно?

— Терпимо.

— Да после всего, что ты за полгода вытерпела, бедолага, тебе сейчас все терпимо. Ведь второй раз шили практически по живому. Нельзя наркоз было…

— Ничего, жива. Спрашивайте и убирайтесь, я спать хочу.

Стандартные вопросы для протокола — и стандартные ответы. Ничего я не знаю, парень, и представить не могу даже, кто меня так невзлюбил.

— Скажите, а мог бы кто-то из бывших… друзей вашего мужа хотеть причинить вам вред?

Вот этот вопрос вообще здесь лишний.

— Клима нет уже восемнадцать лет. Если бы кто-то из них хотел меня убить, незачем было ждать столько времени, тем более что я не прячусь.

— Да, конечно. А вы поддерживаете контакт с кем-нибудь из них?

— Нет.

Незачем было моим детям знать этих граждан, как и то, чем они сейчас, скорее всего, являются. И мне они были совершенно не нужны в той жизни, которую я строила для своих детей — такой, какую мы с Климом и хотели для них. И в ней изначально не было места старым друзьям Клима, он тогда и сам это отлично понимал и не обижался. Так оно осталось и после его смерти.

— И вы никого из них ни разу не видели после похорон мужа? Не поддерживали связи?

— Я не стремилась поддерживать знакомство ни с кем из них. Это не те знакомства, которые я хотела бы поддерживать, если вы понимаете, о чем я говорю, и очень опасные связи. Мне совершенно ни к чему, чтобы мои дети были знакомы с подобными людьми.

— Конечно. Я справлялся о вас, и все характеризуют вас в превосходной степени: прекрасный специалист, абсолютно порядочный человек, отличная мать. И, конечно, я понимаю, что… но я обязан был спросить, уж простите меня, Ольга Владимировна, что ворошу эту старую историю, но видимых мотивов для того, чтобы вас убить, я пока ни у кого не обнаружил.

— Но у кого-то он все-таки есть, как видите.

— Да, очевидно. Вы простите, что побеспокоил, но сами понимаете — есть вопросы, которые я должен был прояснить для себя, чтобы двигаться дальше. Уж не обессудьте, но старая история с вашим мужем так и осталась невыясненной, и я…

— Ничего.

Эта история так и не стала для меня старой, так же, как не осталась невыясненной — виновные были найдены и наказаны, но от этого никто не сделался более счастливым, и я в первую очередь. И все это до сих пор еще со мной, и я иногда думаю о том, что было бы, сложись все по-другому, что я могла сделать, чтобы уберечь Клима от убийцы — и по всему выходит, что ничего.

— Александр Викторович, я считаю, что упоминание о погибшем муже моей клиентки совершенно не имеет отношения к данному преступлению.