Алла Полянская - Право безумной ночи Страница 13

— Не надо больше новокаина, ей сейчас надо просто очистить кровь. Люда, неси плазму, что ты там копаешься.

Они совсем не обращают внимания на то, что внутри этого истекающего кровью куска мяса нахожусь я. И я все слышу и чувствую, хотя мне хочется сигануть вверх и показать им всем средний палец, но теперь, раз кто-то вознамерился меня убить, я назло выживу. Тем более что в моем доме проживает какой-то аферист, которого зачем-то впустили бестолковые и доверчивые близнецы. Мои Ребенок 1 и Ребенок 2 только на вид взрослые, а на самом деле у Матвея в сумке прячется игрушечный зайчонок — маленький, с мой кулак, он его в детстве просто обожал, а Денька таскает с собой резинового котенка — свою первую осознанную игрушку. Бестолковые дети, не видевшие в жизни ничего скверного, — я была их каменной стеной, защищала от невзгод, и теперь я сделаю все, чтобы это так и оставалось. Они пропадут без меня, теперь я это точно знаю. Прости, Клим, придется тебе немного подождать — наши дети пока еще совсем дети.

— Смотри на меня, Оля!

Это Семеныч — усталый, с потемневшим лицом.

— Ты меня слышишь?

— Ага.

— Кто это был?

— Медсестра…

— Которая?

— Не знаю. Я ее впервые видела.

— Ладно, полежи.

Он выходит, а я проваливаюсь в дремоту. Они чем-то стучат, переговариваются, а мне нет до них дела, я вся превратилась в кокон боли, и я не знаю, когда этому уже конец.

— Оля, не спи!

Такое ощущение, что они все решили доконать меня. Как — не спи, когда сил нет дышать?

— Отстань.

— Поверни голову и посмотри.

Я поворачиваю голову, свет нестерпимо режет глаза. У стены жмутся женщины в халатах медсестер.

— Которая?

— Нет… та была другая. Долго вену мне ковыряла, высокая, рыжая, молодая, резко духами пахла…

— У нас запрещено пользоваться парфюмерией на работе, — Семеныч вздохнул. — Ладно, лежи, отдыхай.

— А что…

— Матрона Ивановна тебя нашла — видимо, сразу после ухода той «медсестры», — в палате пахло духами, да. Уже сделали анализ, только что пришел результат масс-спектрометра. Тебе ввели дозу препарата, который в определенной дозировке вызывает сильную тахикардию и остановку сердца. Матрона Ивановна поняла, что ты без сознания, выдернула капельницу, подняла шум, и мы успели тебя вытащить. Кто-то очень хочет, чтобы ты перестала дышать. Не знает, видимо, что ты и сама не против.

— Теперь дудки!

— Ну, вот это по-нашему. Постарайся сейчас уснуть. Тут тебе охрану прислали, так что ты в безопасности, пока отдыхай, а там поглядим.

— А что за охрана, полиция?

— Нет, частная фирма какая-то. Серьезные ребята. Прислал их некий господин Марконов. Хорошие друзья у тебя, значит.

Я закрываю глаза. Марконов прислал мне адвоката и охрану. Откуда он узнал? Неважно. И я не хочу даже думать о том, как он ко всему этому относится — цивилизованный, упорядоченный Марконов, который в принципе не понимает, что бывает форс-мажор. Но главное, чтобы близнецы не узнали. Ни к чему им это. Хотела бы я знать, кому я мешаю до такой степени? Ума не приложу…

Сон пришел как-то очень быстро, и боль кончилась, и я снова взлетаю на качелях, а вокруг лето, луг, и мой голубой, в белый горошек, сарафан с пышной юбкой взлетает вместе с качелями, и летний воздух, такой горячий и пахнущий травами, и с бугра видна река, и качели взлетают так высоко, и впереди все лето и вся жизнь.

Никогда больше я не была так безусловно счастлива, как тогда, в свои четырнадцать лет, на тех качелях.

— Тихо, ребята. Жива мамаша, видите? Жива.

Голос я узнаю — это давешняя Матрона Ивановна, пытавшаяся меня воспитывать. Я открываю глаза — в узкий бокс, где я теперь лежу, заглядывают испуганные близнецы. Да, утаить произошедшее от них не удалось, как я понимаю. Похоже, им придется сейчас туго — второй раз чуть не лишились матери, это стресс для детей.

— Мам… — Денька осторожно приближается ко мне и берет меня за руку. — Мам, ты как?

— Ничего, сынка, будем жить.

— Мам, кто мог это сделать, скажи?

— Не знаю, сынка.

Но я узнаю. Вот только выйду отсюда, так сразу и примусь искать того, кто мне это организовал, и тогда… Я мысленно ухмыляюсь — финансовым аналитиком я ведь стала после смерти Клима. А до того я была его женой, а это не что попало.

— Вы кушали?

— Ага, — Матвей неловко переминается с ноги на ногу. — Ты не беспокойся, мы не голодаем. Нас Валерий Станиславович учит готовить…

— Я не думаю, что…

— Ладно, мам, нас сейчас Семеныч спалит здесь — и все, больше не пустят. Ты выздоравливай, а мы еще придем.

Близнецы отчего-то избегают разговоров о бородатом типе. И я понимаю, отчего: если я скажу выгнать его, ослушаться они не посмеют. Или же будут спорить, а спорить со мной сейчас мои дети не хотят. Ну, что ж, тем больше у меня причин как можно скорее выйти отсюда.

— В рубашке родилась ты, вот что я тебе скажу, — санитарка Матрона Ивановна поправляет мне одеяло. — Ведь вот как толкнуло меня что-то — пойди, Матрона, погляди на болезную рабу божью Ольгу, может, надо что, а оно вон чего! Ну, теперь твое дело одно — на поправку идти.

— Я представить себе не могу, кому, а главное, за что, понадобилось меня убивать.

— А ты вспомни, по кусочку, по частям — обязательно найдется тот, кому ты мешаешь, так или иначе. Может, по работе что-то серьезное или мужик какой у тебя случился, а у него баба ревнивая. Или родня с тобой наследство делит. Что-то всегда найдется, о чем ты, может, и не думала раньше. Кому-то ты очень мешаешь.

— Да никому. Работа у меня самая что ни на есть обычная, любовника нет и никогда не было, родни тоже никакой нет.

— Как так?

— Да так вышло. Родители меня родили, когда маме было сорок пять, а папе пятьдесят два — отчаялись уже, а тут такое. Вот как я школу закончила, поехала поступать в институт, встретила своего мужа — я в институт поступила, а через месяц мы расписались. А через год умер папа, от обширного инфаркта — у него сердце слабое всегда было, вот последний приступ и оказался действительно последним. Мальчишки только родились, всего два раза и увидел их — а уж как он ими гордился! Ну а еще через год и мамы не стало. Они с папой были очень привязаны друг к другу, и она просто не смогла жить дальше, не захотела. А потом и мужа убили, через два года, — и все, больше никого, только дети.

— Да, девка, не жаловала тебя судьба. Ну, да что толковать — значит, все твое счастье еще впереди тебя дожидается, ты, главное, не прозевай его, а то ведь совсем в сухаря себя превратила.

«Ну да, знала бы ты, из-за чего я с моста прыгать вздумала! То-то смеху было бы… Вот только мне не смешно».