Наталия Орбенина - Ледяная дева Страница 14

Однажды поутру к Толкушиным явился отец невесты. Ангелина Петровна, не ожидавшая утренних визитов, изумилась и захлопотала. Крикнула горничную подать гостю чаю.

— Полно, матушка, не хлопочи. Не надобно мне чаю, не чаи распивать я сюда приехал, по более важному делу. — Гость насупился и присел на край дивана.

Что-то в его интонации насторожило Ангелину Петровну, и тревога закралась в ее душу. Неужто передумали, неужто откажут? Или приданое… Но далее она не успела домыслить.

— Так вот, любезная Ангелина Петровна, я к вам спозаранок по важнейшему делу.

— Важнейшему! — всплеснула руками хозяйка. — А ведь мужа-то нынче дома нет!

От этих слов гость как-то странно усмехнулся и кивнул головой, словно именно этого он и ожидал.

— Так понятно, что нету… — протяжно произнес собеседник. — Оттого я и явился.

Ангелина непонимающе уставилась на него.

— Ты, матушка, Ангелина Петровна, из наших, купеческих. Знаешь, как мы дочек воспитываем, тебя саму отец держал в строгости. Сама сказывала. Потому что мы своему дитю, как истинные христиане, желаем только добра…

— Ну, конечно же, а как же иначе! — пролепетала Ангелина Петровна, все еще не понимая, куда клонит гость.

— И посему никакого блуда, пакости никакой не дозволю! Не войдет дочь моя в дом, где не почитаются заповеди Божьи! — вдруг озлясь, вскричал собеседник.

— Батюшка! Господь с тобой! — побелела Толкушина. — Не пойму, о чем ты. Неужто Гриша? Да не мог он, молод, юн. Напраслину возводишь, сударь!

— Нет, Ангелина Петровна! Ты либо или глупа, прости господи, и слепа, как крот, или взаправду ангелам подобна и грязи в собственном доме не видишь! Не о Грише толкую я, а о твоем Тимофее.

— Что о Тимофее? — едва промолвила Ангелина Петровна.

— Вижу я, сударыня, что ты и впрямь ничего не ведаешь. Под носом своим не видишь, что муж твой самый что ни на есть греховодник. Открыто живет с полюбовницей из театра, и все об этом знают, кроме тебя! Слава богу, и мы с женой теперь знаем, и дочь наша тоже. Поэтому не обессудь, матушка, но сына твоего в нашем доме более видеть не желаем. И нашей дочери он отныне не жених! Не можем мы породниться с бесстыжим греховодником и отдать девочку в семью, где не почитают Господа нашего и открыто попирают заповеди его!

Ангелина Петровна слушала гостя, и в голове ее вдруг наступила полная ясность. Как будто нашлась частичка мозаики, которая до этого затерялась, и картинка не складывалась. Теперь все сложилось, и все нашло свое объяснение.

— Да ты побледнела, голубушка! — Гость с сочувствием посмотрел на Толкушину. Ее истинное горе и подлинное неведенье поразили его. — Может, людей позвать, да за доктором послать?

— Да нет уж, доктор мне не поможет, — едва ответила Ангелина Петровна. — Помилуйте, пощадите Гришу, ведь он не виноват! Ведь он любит вашу дочь! Богом клянусь, жизнью своей, что он будет ей верным мужем! — выдавила из себя несчастная мать.

— Э, милая! Не зарекайся! Как говорится, яблоко от яблоньки… Впрочем, толковать мне больше не о чем. Прощайте!

Гость быстрыми шагами направился к двери. Хозяйка смотрела ему вслед, как приговоренный к казни, который узнал приговор. Дойдя до двери, несостоявшийся свояк с чувством произнес:

— Прости, Христа ради, — и с силой закрыл за собой дверь.

Глава 9

Когда снова скрипнула дверь, Ангелина Петровна решила, что гость вернулся, и, вся сжавшись, устремила взор на дверь. Но на пороге стоял муж.

— Ты что так рано вернулся? Забыл что? — стараясь быть спокойной, произнесла Толкушина.

— Как это рано вернулся? — изумился Тимофей Григорьевич. — Да за окном уже темно, вечер.

— Вечер? — протянула супруга глухим голосом. — А мне показалось, что еще день.

— Ты что, мать, не заболела ли? Нет ли у тебя жару да лихорадки?

Супруг подошел к жене и потрогал лоб. Она быстрым движением поймала его руку и прижала к себе.

— Больна я, больна, Тимоша. Вся душа разрывается, горит, силы нет терпеть!

— Так я за доктором пошлю, — искренне забеспокоился Толкушин.

— Нет, нет, Тимошенька! — Ангелина приникла к его руке. — Мне доктора не надо. Ты мой доктор. Одно твое слово, и я спасена. Ведь ты скажешь мне правду?

Она жалобно заглянула в его глаза. У Толкушина замерло сердце. Пробил час расплаты!

— Ведь это все злые наветы, сплетни, ведь нет ничего, правда, Тимошенька, ведь нет никакой женщины из театра в твоей жизни? Ведь нет? — голос Ангелины звенел, и в нем слышалось отчаяние и надвигающаяся буря домашней истерики.

Супруг мягко высвободил ладонь, немного помолчал, набрался духу и произнес:

— Да нет, Ангелина, не хочу терзать тебя обманом, да и себя тоже. Все правда!

— А! — Жена вскинулась, как будто ей всадили нож в грудь. — Правда! Значит, конец! Господи! За что? За что? За то, что я так неистово тебя любила? Жизнь свою, свою молодость тебе отдала? Себя под ноги бросила вам всем, как кусок мяса собакам, тебе, твоей матери! И теперь поди прочь, точно старая животина или ненужная ветошь, хлам!

— Тихо, тихо, Геля! — Тимофей попытался ее приобнять и успокоить. — Что ты, ей-богу, и впрямь, как будто конец света. И вовсе это не конец жизни. И никто тебя никуда не гонит. Живи себе как живешь. Только без меня!

— А без тебя-то мне и не жизнь, Тимоша! Ведь моя жизнь — это ты да Гриша!

— Да что же делать-то, коли не люблю я тебя больше? — зарычал Тимофей, у которого совсем не было никакого терпенья и мягкости, чтобы утешать жену. — Что же мне делать-то? Через силу жить с тобой я более не хочу. Полюбилась мне другая. Всего меня себе забрала, ничегошеньки не оставила. Прости, прости меня!

Он неуклюже повалился на колени перед нею. Ангелина некстати вспомнила медведя в цирке шапито, тот тоже так же пытался встать на коленки перед дрессировщиком, да завалился на бок под хохот публики.

— Прости, милая, прости. Родная! И отпусти. Отпусти меня, Христа ради! Дай уйти!

— Нет! Нет, никогда! Не позволю позора! Не дам имя свое марать! Чтобы надо мной полгорода насмехалось! Нет! Никогда, никогда не дам я тебе развода! Ты мой муж! Ты со мной перед Богом венчался! Ты отец, у тебя взрослый сын!

И тут она осеклась и вся аж затряслась.

— Ведь Грише-то отказали! Отказали из-за твоего греха, твоего позора!

— Полно, дело молодое, перемелется! — хотел отмахнуться Тимофей Григорьевич, кряхтя подымаясь с колен. Но жена вскочила и вцепилась в отвороты его сюртука.

— Нет, нет, Тимофей, они напрочь нам отказали! Нет теперь у нашего сыночка любимой невесты! Вон нас выставили, да еще с позором! И это твой позор, Тимоша! Стыдно-то как! Ах, как стыдно!