Сюзанна Брокман - Переломный момент Страница 16

Приятель, она была прекрасна. У Ван Моррисона[9]  есть песня «Кареглазая девушка». Она звучала у Макса в голове каждый раз, когда Джина улыбалась ему так, как сейчас.

– Знаешь, что тебе нужно? – спросила она.

Он напрягся, потому что знал, что слова, которые она собиралась произнести, могли все испортить.

– Мне нужно много чего, – ровно произнес Макс. – Мир во всем мире. Общество без насилия. Исчезновение религиозного фанатизма...

– Хороший конец. Тебе следовало бы попросить один, – перебила его Джина с озорством и смехом во взгляде. Примерно с полсекунды он не понимал. А затем понял. И тоже рассмеялся.

– Ага, не думаю, что у них в массажном меню это есть. К тому же массажист – здоровый парень, кажется, Пит – не мой тип.

– Я твой тип, – заметила она, и он прекратил смеяться.

Ох, черт. И хорошо. Да. Макс фантазировал на сексуальную тему с тех пор, как ему исполнилось примерно десять лет и он впервые увидел Энн-Маргрет, когда на одиннадцатом канале показывали «Да здравствует Лас-Вегас!» в «Фильмах на миллион»[10].

И тогда, и сейчас в его фантазиях присутствовала грудастая, невероятно великолепная молодая женщина. Она заглядывает в дверь – нужное подчеркнуть: кабинета, класса, ванной, конференц-зала, спальни – и приближается к нему со знакомой улыбкой, раздеваясь до своего невероятно сексуального нижнего белья.

– Эй, – сказал он, когда юбка Джины упала на пол, но в своей попытке остановить ее он прозвучал почти восторженно, – это не...

– Ш-ш, – предупредила она, поднеся палец к губам, – не разговаривай.

Джина, очевидно, все еще делала покупки в «Виктория Сикрет». Сегодня, как обнаружилось, она надела чрезвычайно привлекательный чисто-черный бюстгальтер и необыкновенно миниатюрные трусики и... Это трусики-тонг. Да.

Господи. Последние лучи вечернего солнца, струящиеся через окно, заставляли искриться кольцо в ее пупке и сиять ее голую кожу. У нее такая красивая кожа. Макс знал наверняка, как мягка она будет под его руками, его губами...

– Джина, – сказал он, но вышло больше похоже на вздох.

Она улыбнулась, а затем присоединилась к нему в постели, на сей раз на коленях, и опять потянулась к нему. Тем не менее, в этот раз она не остановилась.

На этот раз она поцеловала его. Сначала в губы, пока разбиралась с управлением кровати, опуская ее в более наклонное положение, так что вся эта кожа скользнула под его пальцами.

– Джина, – попытался он еще раз, но она заставила его замолчать другим глубоким, иссушающе-сладким поцелуем. Продолжая целовать его, она откинула одеяла, расстегнула его пижаму, а потом... Она целовала его снова и снова.

О да.

В какой-то момент – как только его рот освободился – следовало сказать ей остановиться и одеться. Они были друзьями. Помните ту дискуссию – все два ее предложения – пока он был в госпитале? Он сказал: «Я не хочу вводить тебя в заблуждение. То, что произошло между нами той ночью...» А она перебила его, сказав: «Я здесь как друг».

Но его «друг» сейчас был...

Ох, приятель.

– Джина, – снова попытался он, но не смог найти достаточно воздуха, чтобы сказать ей, что нежно любит ее, действительно любит, но это не тот тип отношений, что он от нее хочет.

Лжец. По правде говоря, он хотел, чтобы она жила под его столом и могла делать то же, что и сейчас, шесть-семь раз в день и... Бо-о-оже...

Ее нижнее белье присоединилось к одежде на полу. Она натянула на него презерватив, который наколдовала из ниоткуда, и тотчас же оседлала его. Самая красивая, яркая, великолепная, храбрая, шикарная, забавная, захватывающая женщина, которую он когда-либо знал – голая и задыхающаяся от удовольствия, потому что он был в ней.

Невероятный поворот.

Она медленно двигалась сверху с закрытыми глазами, запрокинутым лицом, падающими на плечи волосами, и Макс почувствовал, что начал покрываться потом, наблюдая за ней, запоминая ее, выжигая несмываемую фотографию этого момента, этой женщины в своем мозгу. Этой женщины, которую он жаждал каждой клеткой своего тела, с каждым вздохом, что он делал...

Ее рот, немного приоткрытый, с мягкими и влажными губами. Ее шея, такая элегантная, изящная и длинная. Ее ресницы, такие темные на фоне гладких щек. Ее груди, такие полные. Ее тело, напряженное от желания, гладкое и мягкое, и приглашающее. И его.

Целиком его.

Он кончил с напором, который застал его врасплох, прорвавшись сквозь него с интенсивностью и энергией, что заставила его на секунду вскрикнуть.

Да.

Да?

Да, что? Да, он кончил. Да, это было невероятно великолепное ощущение.

Без чертовых шуток.

Он почувствовал и ее оргазм тоже, открыл глаза и попытался сфокусироваться, пока его сердце намеревалось выскочить из груди. Он хотел посмотреть на нее, хотел извлечь побольше из этой самой дурацкой, плохой ошибки, что он мог совершить. Это была ошибка, которой он не мог позволить случиться вновь.

Кончив, она не обрушилась на него, все еще внимательная и осторожная с его новыми шрамами, с его израненной ключицей. Она лишь сидела на нем, крепко обхватив себя руками, сильно сжав его бедрами – глаза все еще закрыты, лицо все еще запрокинуто – и изо всех сил пыталась восстановить дыхание. Солнечный свет обтекал ее сзади, и она была похожа на какого-то язычника, отправляющего обряд. Затем она открыла глаза и посмотрела вниз на него, слегка нахмурившись.

– Та выставка в музее шпионажа еще открыта? Держу пари, Вику действительно бы хотелось сходить туда.

Что?

– Нет, думаю, она закрыта, – ответила она сама себе. – То была выставка с ограниченным числом посещений. Верно?

– Я не, м-м... – Макс покачал головой, – помню.

Одна его часть изумлялась тому, что они просто продолжают беседу о визите ее брата, как будто у них только что не было секса и он до сих пор не находился в ней. Другая его часть – та, что всегда с удивленным волнением ждала, чтобы только увидеть, что Джина потом скажет или сделает – уже готова была снова включиться.

Обнаженные женщины так действовали на него, а Джина умела быть обнаженной с большой буквы О. Она была невероятно прекрасна.

– Не против, если я воспользуюсь твоим лэптопом и погуглю это? – спросила она.

До тех пор, пока ты не оденешься.

Макс сжал зубы и не произнес этих слов. Беззаботное подшучивание превратило бы то, что они только что сделали, из сумасшедшей ошибки в начало реальных отношений.

Счастливый конец, тупица. Джина не искала окончания чему бы то ни было.

И он открыл рот, чтобы сказать, что он не может этого сделать, что он пока не готов, что, возможно, он никогда не будет готов для того, чего она хочет, как кто-то громко постучал в дверь.