Алла Полянская - Право безумной ночи Страница 19

— У папаши денег брать не хочешь.

— Нет, не хочу. И видеть его не хочу.

— Ну, это как раз понятно. Что там детишки, зови, будем ужинать, все готово. Лариса, порежь пока колбаску — тоненько, как ты умеешь, а то Валерка сейчас ломтями нарубит. Пойду принцессу разбужу. Кстати, характер у дамы, прямо скажем, не сахар.

— С сахаром вместо характера двух таких пацанов не поднять.

— И то верно. Давай доставай салат, картошка готова.

Я зажигаю ночник и сажусь на кровати. Мне до сих пор непривычно, что ничего больше не болит и я могу ходить, сидеть, что-то делать, не испытывая боли и не глуша себя препаратами.

— Оль, ты проснулась?

Семеныч заходит в комнату, и мне странно видеть его без его вечной зеленой пижамы. Сейчас он одет в джинсы и рубашку, то есть в штатское. И то, что он сейчас у меня в квартире, тоже очень странно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Поспала отлично, теперь сижу и прислушиваюсь: болит — не болит? И таки не болит!

— Боль — очень страшная вещь, но и необходимая. Она придумана природой как сигнал о том, что в организме случилась поломка. Но люди сегодня покупают таблетки, глушат боль и загоняют ее на дно, тем самым усугубляя проблему, потому что болезнь от этого никуда не девается. И, разрушая организм, она разрушает и психику — вкупе с препаратами. Вот ты полгода вводила себе конские дозы обезболивающих и обрекла себя на депрессию и суицид. Это боль и препараты, а не твоя жизнь, и уж совсем не твое трезвое решение, чтоб ты понимала. Боль и препараты руководили тобой, рулили твоей жизнью, принимали за тебя решения, а ты и не заметила. Никогда больше так не делай!

— Не буду.

В больнице нам некогда было говорить: Семеныч вечно занят. К нему едут и идут, к нему везут на машинах и на самолетах — умирающих и перманентно страждущих. Он хватается за самые сложные случаи, когда травма, или ранение, или внезапная катастрофа, не считается ни со временем, ни со стенаниями персонала, который у него по струночке ходит.

Но его и любят — больные, медсестры, коллеги, — любят и уважают, и я понимаю, отчего. Человек делает свое дело, и делает его не просто хорошо, а отлично, и при этом его мало интересует вопрос оплаты, главное — вытащить пациента, остальное — дело сто двадцатое. Я думала, что такие люди уже перевелись, а вот нет — есть Семеныч.

— Идем ужинать, Оля. Мы там с Валеркой всего приготовили, идем — познакомлю тебя со своей женой, кстати. Пацанов сейчас тоже пригоню.

— Ты иди, я в ванную только.

Осторожно поднимаюсь — привыкла с опаской! Иду в ванную. Из комнаты близнецов слышны их возбужденные голоса — они о чем-то ожесточенно спорят, перебивая друг друга.

— Брэк! — Семеныч гораздо громче мальчишек. — Ужинать пора. Мойте руки, и за стол, мать уже проснулась.

Я выхожу из ванной и натыкаюсь на близнецов — они стоят в дверях своей комнаты и смотрят на меня, а я вдруг понимаю, что я снова дома, и это мои дети, которых я совсем недавно собиралась бросить, осиротить окончательно, и я совершенно не представляю, как мне такое в голову пришло. И что они почувствовали, когда пришли домой и обнаружили то, что я им оставила.

— Мам…

Я подхожу к ним и прижимаю к себе эти две знакомо пахнущих головы — им пришлось наклониться, чтобы я могла каждого чмокнуть в макушку, и этого так давно не было, и я так соскучилась по своим детям!

— Ну, мааам…

— Мойте руки — и кушать.

На кухне пахнет картошкой, селедкой и свежими овощами. А за столом сидит худенькая русоволосая женщина, поднимает голову — и мы смотрим друг на друга во все глаза. Мы три месяца не виделись и не созванивались, но знакомиться нам не надо.

— Привет, Лариска.

— Привет.

— Подождите, — Семеныч озадаченно смотрит на нас. — Вы что, знакомы?

— Больше двадцати лет. В одном классе когда-то учились, — Лариса иронично щурится. — Потом обе приехали из Торинска сюда — в институт поступать, каждая в свой, и обе поступили. Правда, Оля сразу замуж выскочила, детей нарожала, а я уж после, но мы знакомы все эти годы.

— Но как же…

— Ты не знал Ольгу просто потому, что у нас с тобой отношения как-то определились только два месяца назад, а до этого…

— Понятно. До этого я вообще ни во что не вникал. Права была Матрона Ивановна, я дурак и эгоист. Но и за два месяца я ни разу…

— Так вышло, Валентин Семеныч, — я должна прекратить этот допрос. — Я была очень занята, Лариса тоже — как-то и не пришлось пересечься.

— А я только завтра выхожу из отпуска, так что в больнице мы не пересеклись тоже, — Лариса вздыхает. — Не понимаю, отчего ты не обратилась ко мне со своей проблемой.

— Ларис, ну вот правда: совершенно не было времени, а потом, думала — само пройдет.

— Как всегда. Олька, ты не меняешься!

— А чего мне меняться…

— Но мы-то шли с тобой сюда, и ты знала, к кому — и не сказала, что вы знакомы?!

— Валь, я хотела тебя немного позлить.

— Это в смысле — что я не вникаю в твою жизнь?

— Вот за что я тебя люблю, кроме твоей огромной зарплаты, — так это за ум.

Они хохочут, глядя друг на друга влюбленными глазами, и я ужасно рада за них. Хорошо, когда люди находят друг друга, а они нашли, потому что, когда они рядом, становится ясно, что эти двое сделаны из одного теста, что они подходят друг другу, что их и сделали именно друг для друга, и вот они встретились.

— Валь, тебя ведь иногда надо в жизнь вытягивать, вот я и решила, что так будет забавнее.

— Понятно. Ну, тогда мы с Ольгой почти что родня, раз вы так давно знакомы. А мы тут по-простому совсем, — Семеныч улыбается. — С вашего позволения, мы с Валерой водочки немного выпьем, а дамам вот — соки.

— Я рада, что все вы не курите.

— Так ведь как мне курить? Ну, представь: идет операция, а иногда это несколько часов, а хирург хочет курить. Концентрация падает, и пациент вполне может погибнуть — из-за того, что я сделаю ошибку, потому что меня ломает из-за отсутствия никотина. Был у меня случай в молодости, я тогда только-только институт закончил и поступил в интернатуру. И нас посылали работать в сельские больницы — ну, нет там врачей, а люди все живые, им помощь нужна сейчас, а не когда они найдут транспорт и до города доберутся. В общем, дежурил я в сельском фельдшерском пункте. И поступает больной: сильная боль в животе, испарина, температура. В общем, по всему видать, перитонит, и не просто перитонит, а человек сутки дома припарками лечился. До города не доедет, дело решают минуты, надо на стол, а тут курить охота, а время не ждет. Я, конечно, прооперировал и все успел сделать, чтобы человек выжил, но когда вспоминаю ту операцию и то, каких усилий мне стоило оперировать и отрезать себя от своей собственной ломки — до сих пор удивляюсь, как все прошло успешно. С тех пор бросил и вот уже двадцать лет — ни-ни. А Валера не курит, потому что когда у человека полтора легких, он их начинает ценить.