Александр Дюма - Полина Страница 20

— Мы также возвращаемся в деревню, — сказала она, — на весь оставшийся сезон.

— Следовательно, вы позволите мне проводить вас до замка, — ответил граф.

Моя мать поклонилась, улыбаясь. Все это было так просто: дом наш находился в трех лье от дома госпожи Люсьен, и одна дорога вела к обоим домам.

Итак, граф скакал подле нас все пять лье до нашего дома. Мы ехали довольно быстро и за всю дорогу обменялись только несколькими словами. Приехав в замок, граф соскочил с лошади, подал руку моей матери, чтобы помочь ей выйти из экипажа; потом предложил мне помощь. Я не могла отказаться и, дрожа, протянула руку. Он взял ее без живости, без трепета, как всякую другую, но я почувствовала, что он оставил в ней записку, и прежде чем смогла сказать какое-нибудь слово или сделать движение, граф обернулся к моей матери и поклонился, потом сел на лошадь, несмотря на приглашение отдохнуть. Повернувшись к дому госпожи Люсьен, он сказал, что его там ждут, и скрылся из виду через несколько секунд.

Я стояла неподвижно на том же месте, сжатые пальцы держали записку, которую я не смела уронить, но решила не читать. Мать позвала меня, я пошла. Что делать с запиской? У меня не было свечи, чтобы сжечь ее; а если разорвать, то могли найти кусочки, и я спрятала ее за корсаж платья.

Я не испытывала никогда еще мучения, равного тому, какое испытала, пока не вошла в свою комнату: записка жгла мою грудь. Казалось, сверхъестественное могущество сделало каждую строчку ее видимой для моего сердца, которое почти дотрагивалось до нее; эта бумажка имела магическую силу. Наверное, в минуту получения я разорвала бы или сожгла эту записочку без размышления, но в своей комнате не могла собраться с духом. Я отослала горничную, сказав ей, что разденусь сама, потом села на постель и долго пробыла в таком положении, неподвижная, с глазами, устремленными на руку, сжимавшую записку.

Наконец я развернула ее и прочла: "Вы любите меня, Полина, поэтому избегаете. Вчера Вы покинули бал, на котором я был, сегодня уезжаете из города, где я нахожусь, но все бесполезно. Бывают судьбы, которые не должны никогда встречаться, но случайно встретившись, уже не могут более разлучиться.

Я не похож на других людей. В возрасте, когда другие наслаждаются и радуются, я много страдал, много думал, много вздыхал. Мне 28 лет. Вы первая женщина, которую я полюбил, я люблю Вас, Полина.

Благодаря Вам, и если Бог не разрушит этой последней надежды, я забуду прошедшее и стану надеяться на будущее. Только над прошлым Бог не властен, и прошедшая любовь безутешна. Будущее принадлежит Богу, настоящее нам, а прошлое ничтожеству. Если бы Бог, который может все, мог бы дать забвение прошедшему, на свете не было бы ни богохульцев, ни материалистов, ни атеистов.

Теперь я все сказал, Полина; и что могу я сказать Вам, чего бы Вы уже не знали, что скажу, о чем бы Вы не догадывались? Мы молоды оба, богаты, свободны, я могу быть вашим, вы моею. Одно Ваше слово, и я объяснюсь с Вашей матерью — и мы соединены. Если мое поведение, как и душа, кажутся странными в свете, простите мне мои странности и примите таким, каков я есть. Вы сделаете меня лучше.

Если же, вопреки моей надежде, Полина, какая-нибудь причина, которой я не могу предвидеть, но которая может существовать, заставит Вас избегать меня, как вы это делали, знайте, что все будет бесполезно: везде я буду преследовать Вас; меня ничто не привязывает ни к одному месту, меня влечет только туда, где Вы. Быть подле Вас или следовать за Вами — отныне моя единственная цель. Я потерял много лет и сто раз подвергал опасности свою жизнь и душу, ради таких целей, которые не обещали мне счастье. Прощайте, Полина! Я не угрожаю Вам, я Вас умоляю, я люблю Вас, Вы любите меня. Пожалейте же меня и сея".

Невозможно рассказать вам, что происходило в душе моей при чтении этого странного письма. Мне казалось, что я вижу одно из тех страшных сновидений, когда при угрожающей опасности хочешь бежать, но ноги прирастают к земле, дыхание замирает в груди; хочешь кричать, но голос пропадает. Смертельный страх разрушает сон, вы пробуждаетесь, и сердце готово выскочить из груди; а лицо в холодном поту.

Но тут меня не могло спасти пробуждение, это было не сновидение, а страшная действительность, которая схватила меня могущественной рукою и влекла с собой. Однако, что нового случилось в моей жизни? Человек появился в ней, я едва обменялась с ним взглядом и несколькими словами. Какое же он имеет право связывать свою судьбу с моею и говорить со мной, как человек, от которого я завишу, тогда как я не давала ему даже… права на дружбу. Я могу завтра же перестать смотреть на него, перестать говорить с ним, не узнавать его. Но нет, я не могу ничего… я слаба… я женщина… я люблю его.

Впрочем, понимала ли я что-нибудь в этом? Чувство, которое испытывала я, было ли любовью? Может ли любовь вызвать человек, к которому вначале испытываешь ужас? Зачем я не сожгла это роковое письмо? Не дала ли я права графу думать, что люблю его, принимая его письмо? Но что могла я сделать? Шум при слугах, при домашних… Нет. Отдать письмо матери, рассказать ей все, признаться во всем… В чем же? В детском страхе? И что подумала бы моя мать при чтении подобного письма? Она, верно, решила бы, что каким-нибудь словом, движением, взглядом я обнадежила графа. Нет, я никогда не осмелюсь что-нибудь сказать моей матери.

Но это письмо? Надобно прежде всего сжечь его. Я поднесла письмо к свече, оно загорелось и, таким образом, все, что существовало и что не существует более, превратилось в кучку пепла. Потом я проворно разделась, поспешила лечь в постель, и задула в ту же минуту огонь, чтобы спрятаться от себя и скрыться во мраке ночи. Но сколько я ни закрывала глаза, сколько ни прикладывала руки к своему лбу, несмотря на этот двойной покров, я снова все увидела; это роковое письмо было написано на стенах моей комнаты. Я прочла его не более одного раза, но оно так глубоко врезалось в мою память, что каждая строчка, начертанная невидимой рукой, появлялась после исчезновения предшествующей. Я читала и перечитывала таким образом это письмо десять, двадцать раз — всю ночь. О! Уверяю вас, что между этим состоянием и помешательством почти нет разницы.

Наконец, к рассвету я заснула, утомленная бессонницей. Когда проснулась, было уже поздно. Горничная моя сказала мне, что госпожа Люсьен и ее дочь приехали к нам. Тогда внезапная мысль озарила меня: я расскажу все госпоже Люсьен, она была всегда так добра со мною, у нее я увидела графа Горация. Граф Гораций друг ее сына, это самая подходящая поверенная для такой тайны, как моя. Само небо мне ее посылает. В эту минуту дверь комнаты отворилась и показалась госпожа Люсьен. Я вскочила с постели и протянула к ней руки, рыдая; она села подле меня.