Ольга Строгова - Дневник грешницы Страница 3

– Граф, это моя дочь Анна Владимировна и ее подруга, княжна Екатерина Дмитриевна Лукашина. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

Граф поцеловал мне руку. Хотя на мне были шелковые перчатки, а поцелуй являлся обычной светской любезностью, мне показалось, что моей обнаженной кожи коснулся теплый июльский луч. Знаешь, как в те короткие дни, когда сумрачный Петербург на пару недель посещает благословенное лето и приходится прятаться от яркого солнца под кружевными зонтиками…

Ах, мы так бережем нежную белизну наших лиц и рук, и точно так же поступают мужчины благородного сословия! А граф был загорелый, словно простолюдин, и все же, все же…

Он склонился над рукой Кити, и несколько драгоценных мгновений я могла смотреть на него в профиль без помех, не опуская глаз и не опасаясь быть уличенной в нескромности.

После, когда Кити говорила мне, смеясь, что граф, конечно, очень интересный мужчина, но она несколько разочарована – отчего он не брюнет и не носит лихо закрученных усов? – я молча улыбалась и думала о том, что графу просто нет нужды до всяческих волосяных украшений.

Ведь не секрет, что длинные усы часто прикрывают тонкие искривленные губы, борода скрывает безвольный подбородок, а под бакенбардами прячутся смешные и нелепые бульдожьи брыльца.

Лицо же графа своими четкими и правильными очертаниями напоминало изображения древних римских и греческих героев. Его высокий лоб под густыми, светлыми, платинового оттенка, кудрями; его глаза, цвет которых мне не удалось тогда в точности определить – то ли темно-синие, то ли серые, как наше Балтийское море в грозу; его короткий прямой нос с чуть заметной горбинкой; его губы – любой ваятель не преминул бы воспроизвести их абрис на лице какого-нибудь бронзового бога; его спокойная улыбка и непринужденная, полная достоинства манера держаться – все выказывало в нем человека благородного и великодушного.

– Граф, вы виноваты перед Анной Владимировной, – заявила невозможная Кити, сжимая своими тонкими пальчиками его ладонь, – вы съели ее мороженое!

Я покраснела так, что папенька удивленно взглянул на меня.

К счастью, в этот самый момент из дверей курительной появился хозяин дома, старый граф Л.

– Алексей Николаевич, – вскричал он с воодушевлением, – куда вы исчезли? Вернитесь же к нам, без вас нам никак не разрешить один спор! Вот Владимир Андреевич, – тут он любезно кивнул в сторону папеньки, – давеча утверждал, что без инженер-генерала Тотлебена нипочем нам было не взять Плевны. А граф Н. полагает, что Осман-паша сражался бы до последнего, если б не лихие атаки Скобелева! Идемте, голубчик, просветите нас, штатских, как было на самом деле!

– Здесь не может быть никакого спора, Петр Ильич, – спокойно ответил граф, но в темных глазах его промелькнула лукавая золотая искорка, – и без осадных работ Тотлебена было не обойтись, и без Скобелева не сдался бы турецкий гарнизон.

– И все же, расскажите нам в подробностях, – настаивал Петр Ильич, а папенька одобрительно кивал, – побалуйте нас, стариков, повестью очевидца о столь славной виктории русского войска! Барышни, надеюсь, нас извинят?

Что нам с Кити оставалось делать? Мы присели, скромно опустив глаза.

– Про Плевну я тоже послушала бы, – заявила Кити, когда мы, снова приняв прилично-невозмутимые выражения, вернулись в бальную залу, – только не про штурм крепости, а про гарем Османа-паши. Как ты думаешь, Аннет, граф в самом деле побывал там или это все выдумки госпожи Шталль? Аннет! Да что это с тобой? Ты то краснеешь, как пион, то делаешься бледной, как снег!

Конец бала я помню смутно. Кажется, я с кем-то танцевала, но двигалась так небрежно и механически, что меня спрашивали, хорошо ли я чувствую себя.

Потом явился встревоженный папенька и стал уговаривать меня ехать домой. Графа я больше не видала – то ли его так и не выпустили из курительной, то ли он просто не танцевал, – и весь зал, огни, наряды, лица танцующих словно подернулись для меня тусклым серым облаком…

И все же еще одно мгновение послала мне в тот вечер судьба! Когда я садилась в экипаж, ко мне подошел лакей в черной простой, без позументов, ливрее. Лицо его, явно не русское, смуглое, с черными висячими усами и янтарными, как у кота, глазами навыкате, с жутким сабельным шрамом через всю щеку, заставило бы в ужасе отшатнуться любую впечатлительную барышню; но я находилась уже на той грани между мечтой и действительностью, когда легко и свободно воспринимаются любые, даже самые бредовые обстоятельства.

Лакей почтительно поклонился и молча подал мне визитную карточку.

При свете раскачивающегося от ветра фонаря, в вихре вздыбившейся метели я прочла:

«Граф Б. желал бы загладить свою невольную вину перед Вами и просит позволения посетить Вас завтра в шесть часов пополудни».

Не в силах сказать ни слова, я только кивнула в ответ на выжидающий взгляд черного лакея.

В поисках последнего листка письма Ирина Львовна перерыла всю связку бумаг, перевязанную когда-то алой, а теперь – бледно-розовой шелковой лентой. Наконец окончание нашлось – но там ничего не было, кроме прощальных поцелуев в адрес chere Juliе, даты (20 декабря 1899 г.), обещания продолжить непременно, и завтра же, и подписи самой Annettе. Анны Владимировны Строгановой.

Ирина Львовна с письмом в руках направилась на кухню, где ее собственная кузина смотрела по телевизору «Просто Марию» и готовила ужин.

Ирина Львовна пошевелила крыльями тонкого, с изящной горбинкой, но, к сожалению, довольно длинного носа и спросила:

– Мясо по-бургундски?

– Угу, – отозвалась кузина Зоя, не отрывая глаз от экрана. – Будет через пять минут. Можешь уже мыть руки.

– А Виталия разве ждать не будем? – удивилась Ирина Львовна.

Виталий был Зоин муж.

– А чего его ждать-то? – удивилась Зоя. – У него ж сегодня получка. Он, может, сегодня вообще домой не придет.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

Зоя пожала плечами, пробормотала невнятно: «Двадцать лет… все одно и то же… терплю этого алкоголика…» – и выключила духовку.

– Сейчас будет реклама, – сообщила она и полезла в буфет за тарелками. Ирина Львовна, бережно отложив письмо подальше, на холодильник, помогла ей накрыть на стол.

– Счастливая ты, Ирка, – заявила Зоя, когда они выпили по первой – не водки, разумеется, а вина, хорошего испанского сухого вина, привезенного Ириной Львовной. – Одинокая… свободная… тощая, не то что я!

Ирина Львовна скользнула взглядом по девяностокилограммовой Зоиной фигуре и деликатно промолчала.

– К нам-то, в Москву, надолго?

– Пока не выгонишь, – усмехнулась Ирина Львовна. – Шучу… Недели на три.