Ольга Строгова - Дневник грешницы Страница 4

– Пока не выгонишь, – усмехнулась Ирина Львовна. – Шучу… Недели на три.

– Да живи сколько хочешь, – пожала круглыми белыми плечами Зоя, – будет хоть с кем поговорить по-человечески. А то у нас в больнице…

И Зоя, подперев кулаком пухлую румяную щеку, принялась рассказывать, как обстоят дела у них в больнице.

Сестры – дуры, у них одно на уме: тряпки и мужики. Или мужики и тряпки.

Врачихи до разговоров с сестрами не снисходят. Врачи – те да, бывает, но только с молоденькими и смазливыми; а к ней, Зое, обращаются лишь по служебной надобности.

Всякие там няньки-санитары не в счет, им лишь бы на низкую зарплату жаловаться да клянчить у нее, у старшей медсестры, медицинский спирт или хотя бы микстуры от кашля – на опохмелку.

А Зоя ни спирта, ни микстуры не дает и про мужиков трепаться не любит – чего про них говорить-то, тоже мне, сокровища!

Оттого и пребывает на своем сестринском посту в гордом одиночестве.

А ведь она, Зоя, женщина с культурными интересами. Интересуется, между прочим, прошлым нашей страны, любит читать исторические романы.

– Так вот письмо прабабушкино, – Ирина Львовна кивнула на холодильник, – чем тебе не роман?

– Да? – равнодушно покосилась Зоя и налила еще по одной. – Может быть, может быть… Только оно такое ветхое, я и развернуть-то боюсь, того и гляди рассыплется… И почерк мелкий, и чернила бледные, и «яти»… не разобрать же ничего!

– При желании можно разобрать, – скромно возразила Ирина Львовна. Но, сообразив, что если Зоя заинтересуется письмом, то тут же его и отберет, сменила тему.

– А вот скажи ты мне, как это может быть: прабабушка наша, Юлия Александровна, была урожденная Строганова, бабушка Мария Николаевна – Демидова, а наши с тобой отцы – снова Строгановы?

– Так ты не знаешь? – удивилась Зоя. С приятно-горделивым чувством, что вот и она может кое в чем просветить высокообразованную сестрицу, Зоя принялась объяснять:

– Бабушка наша, Мария Николаевна Демидова, вышла замуж за своего троюродного брата Афанасия Строганова, который был сыном Петра Борисовича, двоюродного брата прабабушки Юлии…

Ирина Львовна, спохватившись, схватила бумажную салфетку и заложенный в поваренную книгу огрызок карандаша и принялась рисовать родословное древо.

– Ага, – сказала она пару минут спустя, – ага… теперь все понятно. А скажи, Зоя, ведь у прабабушки Юлии, кроме двоюродного брата, была еще и двоюродная сестра? Не дочь Бориса, а дочь Владимира?

– Была, – ответила, помолчав, Зоя. – Анной ее звали. Анной Владимировной. Только про нее почти ничего не известно – то ли она умерла в молодости, то ли исчезла неведомо куда…

– То ли исчезла неведомо куда… – задумчиво повторила Ирина Львовна. – Слушай, Зоя, а еще какие-нибудь письма и вообще – бумаги прабабушки у тебя есть?

– Может, и есть, – зевнула Зоя. – Бабушка хранила всякое старье в красном кожаном саквояже. Если хочешь, посмотри сама на антресолях – я туда не полезу, мне пылью дышать вредно… А скажи, чего это вдруг ты заинтересовалась историей нашей семьи? Книгу, что ли, новую писать собираешься?

– Ага, – отозвалась Ирина Львовна, с трудом волоча в прихожую громоздкую стремянку, – исторический роман.

Ты легко представишь себе, милая Жюли, как дурно я спала эту ночь. Стоило закрыть глаза, как передо мною являлись Петенька, Александр, князь Д., черный лакей графа, другие знакомые и полузнакомые лица – и только того, кого я и хотела, и боялась увидеть, не было в этих спутанных, обрывочных сновидениях.

Я встала в полдень, усталая и разбитая, и была так бледна, что папенька снова встревожился и хотел послать за доктором. К счастью, приехала с визитом Кити. Мы выпили с нею кофию с английскими сухариками (от них, говорят, совершенно не полнеют) и поехали кататься в Александровский сад.

Погода была редкая для конца декабря, солнечная, морозная и тихая. Лошади Кити, серые в яблоках, «звонко цокали копытами по булыжной мостовой», как нынче модно стало писать в газетах. Город был по-праздничному убран сверкающей снежной мишурой, солнце играло в безмятежной лазурной выси золотыми шарами куполов.

Наказав кучеру Никите ждать нас у выхода на Сенатскую площадь, мы вошли в сад.

Кити равнодушно прошла мимо новых, недавно открытых памятников Жуковскому, Лермонтову и Глинке и остановилась перед статуей Геракла. Окинув обнаженного героя внимательным взглядом, она улыбнулась и заговорила наконец о том, о чем у меня со вчерашнего вечера щемило сердце:

– Что же, Аннет, твой брак с князем Д. – дело решенное?

Что я могла ей сказать? Я лишь опустила голову и вздохнула.

– Говорят, князь очень богат, – продолжала Кити, – и стар. И, по слухам, к тому же страдает от подагры.

– И что с того? – глухо спросила я. – Даже если бы князь был молод и здоров, я все равно не могла бы любить его. Потому что я…

– Да, – кивнула Кити, – потому что ты. А вот мне кажется, что брак со старым, богатым и больным князем – это путь к свободе.

– Кити, – поразилась я, – о чем ты говоришь?!

– Да все о том же, – усмехнулась Кити, выпростав руку из муфты и водя пальцем по мраморному бедру Геракла, – в то время как его превосходительство князь Д. будет лежать в постели с приступом подагры, ее превосходительство княгиня Д. сможет свободно бывать в обществе и встречаться там с кем пожелает. Разве не все в высшем свете поступают именно так?

– Уверена, что не все, – холодно отвечала я, – и в любом случае для меня это неприемлемо.

– Возможно, ты и права, – пожала плечами Кити, – возможно, ты – исключение. А знаешь, я ведь до тебя заезжала к старухе Барятинской – ну, к той, которая все обо всех знает, – и она мне кое-что порассказала о нашем плевненском герое…

– Кити, – вздохнула я, – если ты хочешь мне что-то сообщить, говори. Довольно предисловий. Если же нет – едем домой. Я, право же, не слишком хорошо себя чувствую и вдобавок начинаю замерзать!

– Ну-с, мадемуазель, известно ли вам… – Кити высоко подняла брови и потерла указательным пальцем кончик носа, изображая нашего старого институтского преподавателя естествознания, – что вы не ошиблись в предварительной оценке его возраста и семейного положения. Графу Б. сорок два года – а ведь никак не скажешь, верно? – и он женат на турчанке. Правда, старуха Барятинская никогда не видела его жену, но, по ее словам, ее вообще мало кто видел. Ничего удивительного, ведь по турецким обычаям женщинам полагается быть затворницами… Барятинская слыхала лишь, что она редкостная красавица, что женаты они больше двадцати лет и что у них нет детей.

У графа имение где-то в Олонецкой губернии, дом в Петербурге и дача в Крыму. Один из старухиных племянников немного знаком с графом и утверждает, что он большую часть времени проводит в своем имении или за границей, в поисках каких-то древностей, а в Петербурге бывает крайне редко и лишь по делам. Говорят также, что граф – большой либерал, что на своих землях он открыл школу, больницу и даже библиотеку для крестьян и что за это на графа косо смотрят при дворе…