Юлия Шилова - Мастерица провокаций, или Одной ночью перечеркнуть все в жизни мужчины Страница 30

— Но ведь кто-то же накрыл Экрама.

— Да кто его знает, может, он и впрямь сам накрылся.

— Лен, ну не говори ерунды. Как маленькая.

— А это не сказка, а мистика.

— А мистика и сказки — это одно и то же.

— А вот и не одно и то же. Сказки выдуманы, а мистика… она реальна.

— Ой, да ладно тебе.

Мы вошли на кухню. Экрам лежал на том же месте, накрытый все тем же национальным пледом, поверх которого лежала все та же алая розочка. Ленка нагнулась, подняла розочку и с нескрываемым отвращением ее понюхала.

— Здесь даже цветы другие.

— Почему?

— Не знаю. Какие-то некрасивые. Вроде бы розы сами по себе должны быть красивые, а эта какая-то захиревшая, словно ее без воды черт знает сколько времени держали. Здесь всех морят голодом и жаждой. Даже цветы.

Дальнейшие события развивались, словно в каком-то фильме ужасов или гангстерском боевике. Из коридора выскочила маленькая горбатая женщина, одетая во все черное, громко завизжала, подпрыгнула и ткнула Ленку в спину железной пикой. Ленка вскинула голову, вскрикнула и, уронив пистолет, упала на мертвого Экрама.

Поняв, что следующий удар ожидает меня, я подхватила с пола пистолет и прицелилась в турчанку. Та взмахнула пикой, а я нажала на курок. Прозвучал выстрел. Горбунья закатила глаза и рухнула на пол.

Услышав приглушенные Ленкины стоны, я зарыдала и вытащила пику из ее спины. Руки у меня тряслись, а голова кружилась, но я знала, что сейчас обязана мобилизовать все свои силы и помочь Ленке. Я схватила первое попавшееся кухонное полотенце и как можно туже перевязала ей грудь. К счастью, Ленка была жива и даже находилась в сознании, она побледнела как смерть, и эта бледность меня ужасно испугала.

— Ты живая?

— Вроде бы да… — простонала Лена.

— А ты дышать-то можешь?

— Могу.

— Что это за тетка?

— Не знаю. Может, это жена Экрама…

— Наверное. И как мы ее сразу не обнаружили… Лен, скажи, тебе плохо?

— Паршиво.

— Леночка, миленькая, а что у тебя болит?

— Спина, грудь…

— Ты держись… Если что с тобой случится, то мне-то что тогда делать? Я тебя умоляю, держись.

— Я держусь…

— Вот и умница. Вот и молодец.

— Я держусь, — повторила Ленка и застонала.

— Очень больно?

— Паршиво.

— Ты только не умирай, — я обливалась слезами.

— Не умру, — пообещала Ленка.

— Поклянись.

— Клянусь.

— Лен, что делать-то? Уже совсем светло. Надо уходить в горы, но как теперь-то? Только бы эта проклятая пика не задела важные органы.

— Голова кружится и в ушах гудит.

— Ты мне поклялась, что не умрешь.

— Я помню. Если поклялась, значит, не умру.

— Ты же знаешь, что мысль материальна? — Я тихонько всхлипывала.

— Знаю.

— Так вот, сейчас все зависит только от тебя. Ты должна дать себе установку на жизнь. Понимаешь?

— А Ника? Ведь она совсем молодая. Она еще ничего не сделала и ничего не успела…

— Нике уже поздно давать установку. По сравнению с тобой она слишком плоха. У нее уже нет той силы духа, которая есть у тебя.

Открыв холодильник, я достала непочатую бутылку водки, размотала полотенце и обработала Ленкину рану горячительной жидкостью. Затем сбегала к себе в комнату, взяла пару футболок, разорвала их так, что они стали напоминать бинты, и осторожно перевязала подругу. Накинув Ленке на плечи спортивную куртку, я напоила ее все той же незаменимой турецкой водкой.

— Лен, надо уходить. Попытайся встать.

— А где пистолет? Ты его взяла?

— Нет. Патроны кончились.

— Как?

— Так. Я хотела выстрелить два раза, но он выстрелил всего один.

— Мы теперь без оружия?

— Мы с тобой всю жизнь жили без оружия, и ничего.

— Ты еще шутишь?

Ленка медленно двинулась к выходу. Как только мы вышли во двор, я усадила ее на ступеньки и перевела дыхание.

Ленка привалилась к деревянным перилам и тяжело задышала.

— Светка, возьми с собой небольшую дорожную сумку. Положи немного еды, воды и тряпок, чтобы делать мне перевязки.

— Я сейчас. Я быстро.

Я бросилась в дом и начала собирать сумку. Руки страшно тряслись, а из груди вырывались рыдания, которые я не могла побороть. Я молила господа только об одном, чтобы Ленка осталась жива и чтобы с ней все было в порядке. Потому что сейчас мы вдвоем, а это значит, что все беды и лишения мы переносим вдвоем. Получается, что мы просто делим их пополам. Я боялась даже представить, что было бы, если бы я переносила эти лишения одна. Может, и правду говорят, что в этой жизни поодиночке не выжить. В этой жизни можно выжить только вдвоем. Даже взять то время, когда я жила с Костиком. При мысли о Костике у меня защемило сердце. Нас было двое, и все, что с нами происходило, мы делили поровну. Все его беды и его горести. Потому что у меня не было никаких бед, и я жила его проблемами и его переживаниями… Его и детьми… Получается, что у меня совсем не было своей жизни. У меня не было ничего личного и ничего собственного. Я жила для своих близких и никогда не думала о себе. Получается, что так легче. Так намного легче, потому что когда я осталась одна, на меня столько всего навалилось. И все же раньше я жила не правильно. Совсем не правильно. Наверное, именно за это я теперь и расплачиваюсь. Нельзя жить только для близких. Нельзя. Хотя бы иногда надо жить для себя и иметь свою собственную жизнь, где есть собственные невзгоды, взлеты и хотя бы маленькие падения…

Положив все необходимое в сумку, я побежала на кухню, достала батон хлеба, немного колбасной нарезки и воды. Разместив все это в небольшой сумке, я посмотрела на лежащую рядом с Экрамом турчанку и почувствовала, как сильно у меня задрожали ноги. Я не знаю, кем она приходилась Экраму, женой, сестрой или любовницей… да и никогда уже не узнаю, потому что теперь это не имеет никакого значения. То есть абсолютно.

Нагнувшись, я подняла с пола пистолет и определила, что в обойме остался ровно один патрон. Я соврала Ленке, что обойма пустая. Просто испугалась… Я в жизни никого не убивала. Смешно, но я даже не могу наступить ни на гусеницу, ни на таракана. Когда была маленькой и играла со своими сверстниками во дворе, они то и дело давили какую-нибудь живность типа божьей коровки или жука. Я всегда осуждала их за это и сносила все их насмешки по этому поводу. Считала, что все живое должно жить, потому что если бог наделил существо жизнью, значит, забрать эту жизнь может только господь.

А сегодня я убила женщину. Не задумываясь ни минуты… Прикончила недрогнувшей рукой. Как говорит Ленка, убила и ни грамма не раскаялась. Я не испытала ничего даже отдаленно похожего на раскаяние или угрызения совести. Только ненависть и жгучую злость. Я испытала чувства, которые испытывает убийца в тот момент, когда совершает свое преступление…