Барбара Майклз - Сыновья волка Страница 36

Потому что это была западня. Вольфсон прочитал письмо, поскольку я нашла его вскрытым. Это объясняет его поспешный отъезд, ему надо собрать своих собратьев по заговору и рассказать об изменениях. Это объясняет, почему я здесь, почему меня поместили с комфортом и почтительно относятся. Он знает, что я, а не Ада его будущая добыча.

Я стараюсь изо всех сил успокоиться, но если бы сейчас мои пальцы не держали перо, то я расцарапала бы себе лицо от отчаяния. Как будто сама ухмыляющаяся судьба действует против меня всеми известным видами оружия... Даже время выбрано как нельзя лучше...

Потому что раньше я могла бы охотно поменяться местами с Адой. Я понимаю ее отчаяние, когда, полюбив, боишься заговорить с любимым из-за условностей, да еще не имея качества, которое Вольфсон назвал «страстной натурой». Я могу противостоять Вольфсону, грубо плюнуть ему в лицо, как делала моя мать, и вызвать своим поведением его на поступки самые непоправимые. Он не сможет принудить меня силой, как принудит Аду. Но он может заставить меня сделать это, пользуясь моей любовью к ней.

Если я откажусь от брака, который позволит Вольфсону присвоить наследство бабушки (у замужней женщины нет своей собственности, гласит закон нашей благочестивой Англии), он просто порвет второе завещание и выдаст Аду за Джулиана. И добьется своей цели. Разница лишь в том, что раньше я не могла спасти ее. Теперь могу – просто надо будет сказать ему «да». Ее счастье – против моего, один вызывающий отвращение брак – против другого, такого же. Имея перед собой выбор, я не смогу отдать ее на милость нежного садиста Джулиана.

И потом, есть еще Фрэнсис. Вольф пока не знает, что его бунтарь-сын – еще одно орудие против меня в его руках. Но скоро узнает. Эти проклятые ледяные голубые глаза читают мои мысли. И Джулиан, я уверена, тоже все понял. Они без колебаний используют Фрэнсиса для достижения цели, как и Аду.

Я смогу согласиться. Я должна, ведь его единственная цель – деньги.

Я не боюсь Джулиана, его насмешливое глумление, как разновидность зла, только приведет меня в ярость, и он не подвержен влиянию моего очарования (которое весьма сомнительно). Если он осмелится когда-нибудь дотронуться до меня, я раздеру его красивую физиономию в клочья. Но это будет не Джулиан.

«Как жаль, что не ты наследница», – сказал тогда Вольф, и я вспомнила выражение его лица, когда он держал меня в объятиях... Это письмо – ответ на его молитвы. Я не знаю, кому или чему он молится. Все было плохо до сих пор, но теперь...

Я не могу, не смогу сделать это. Нет, ни за что, ведь Фрэнсис... О боже, дверь...

Я с трудом могу прочитать последние, малопонятные, кое-как нацарапанные строчки. Но оставлю их такими, как есть.

Прошло примерно с полчаса, как я написала последние отчаянные фразы. Я была на грани истерики, любой выбор для меня был равно ужасен. Как выбор между повешением и утоплением. В своем перевозбужденном лихорадочном состоянии мне слышались за дверью шаги, даже рычание собаки. Я вскочила на онемевшие ноги, швырнула перо на страницу – там осталась огромная клякса – и бросилась бежать, сама не зная куда. Я даже не думала, что собираюсь делать, но вдруг обнаружила, что стою у окна и отрываю доски голыми руками, не чувствуя при этом боли от царапин и заноз. Если бы я смогла их оторвать...

Я не знаю, что бы я сделала тогда. Потому что, как только оторвалась первая доска под моей яростной атакой, кое-что произошло. Все исчезло вокруг. Осталась темнота, и я не ощущала ничего, даже собственного тела. Я вышла из своего тела, плавая в темноте обнаженная и совершенно одинокая. Потеря сознания? Возможно, но вдруг внезапно, как будто распахнулся занавес, я увидела на сцене бабушку. Она сидела в своем кресле, как часто я видела ее в жизни – маленькая сухонькая женщина в кружевном белом капоре, черные глаза пронзительно смотрят из-под нахмуренных редких бровей, презрительная усмешка играет на увядших устах. Ее губы двигаются, и я знаю, что она говорит со мной, но не слышу ни звука.

И вдруг видение исчезло. Я вновь в холодной башне, стою у окна, мои руки сжимают каменный подоконник, а боль в израненных пальцах заставляет меня громко заплакать. Только ли боль вывела меня из беспамятства? Я не знаю. Но почувствовала, что во мне произошли изменения. Я все еще испытывала страх, но не тот, бессмысленный, панический, который заставил меня вскочить и бежать, как преследуемое животное, разрушая себя. Моя мысль работает четко, руки спокойны. Если видение послано мне из другого мира или просто вызвано состоянием моего возбужденного мозга, оно достигло намеченной цели в любом случае. Я знаю свою бабушку, как и она меня. Она бы не стала падать в обморок от страха, если бы какой-то негодяй пытался властвовать над ней. Она не искала бы пути к собственному уничтожению как единственный выход, чтобы тем самым оставить других отвечать за последствия. Она боролась бы до последнего вздоха и применила бы всю изобретательность ума.

Я выберусь из этой башни. Как? Пока не знаю, но я должна это сделать. Доски на окне прибиты слабо, они поддаются моим усилиям, а руки мои изранены и болят, но я сумею все-таки выбраться через окно. Оно находится в сорока футах над землей. Мне не удастся слезть по стене вниз – камни слишком гладкие, подогнаны вплотную. Но попытаться стоит. Если упаду вниз – это меня не убьет, внизу кусты, хотя, вероятно, колючие. Впрочем, все это несбыточные надежды. Окно будет последним выходом, если я не придумаю ничего другого.

Я снова прощупала все стены, камень за камнем и каждую доску пола. Нет, единственный выход отсюда – через дверь. А за дверью – жуткая собака-волк. Я испытываю смертельный страх перед ней. Она не убьет меня, я слишком драгоценна для хозяина, чтобы меня убивать, но зверь сможет задержать меня, схватит и не отпустит, если я стану пробираться мимо. Я не боюсь того, что он может сделать со мной, – я просто боюсь его самого.

Но тем не менее надо выйти. Как его обмануть? Вряд ли это невозможно. Значит, я должна убить его. Смело сказано. Как убить? Чем? Я вытряхнула содержимое сумки, оно лежало на полу передо мной – платок, нюхательная соль, деньги и капли...

Как я раньше не подумала об этом! Но времени осталось так мало... Когда вернется Вольф? Я не знала, насколько сильно действует лауданиум и сколько его нужно, чтобы усыпить такого огромного зверя. Я просто вылила все содержимое пузырька на кусок баранины, оставленный мне на обед Джулианом. Самое страшное – открыть дверь. Он чуток необычайно – и необычайно умен. Я могу понять суеверные страхи деревенских жителей, когда они говорят об этом звере как о человеке. Он вскочил, как только я дотронулась до дверной ручки, оскалил чудовищные зубы, но не издал ни звука. И я поверила вдруг, что сказки деревенских – чистая правда, и это сам Вольф передо мной в образе собаки-волка.