Наталия Орбенина - Ледяная дева Страница 40

Горшечников долго вертел письмо, читал его еще сто раз. Потом совсем ослаб от переживаний. Идти ему было пока совершенно некуда, и совершенно не было никакого желания бежать и делиться своим горем с кем бы то ни было. Мысль о том, что завтра уже весь Энск будет обсуждать его семейные дела, жгла его раскаленным железом. А что скажут в гимназии? Еще, не дай бог, и вон выставят!

И квартиру искать да снимать, и снова одинокая холостяцкая жизнь, без тепла, без ласки, без любви, заботы! И за что это все ему, и что же он такого ей плохого сделал?

Жалея сам себя, Горшечников взвыл и упал головой на руки, сидя у стола.

Раздались тяжелые шаги, вошла Матрена и поставила перед ним тарелку.

— Оголодал небось, барин. Откушай. — И уже в дверях прибавила себе под нос, то ли с сочувствием, то ли, по обыкновению, от презрения: — Убогий, прости господи!

Часть вторая

Глава 24

Разве когда-то в ее жизни существовал захолустный Энск, провинциальная женская гимназия? Разве когда-то ее жизненный путь пересекался с неким господином Горшечниковым? Софья засмеялась и отошла от окна в глубь комнаты. Уже как месяц она с Нелидовым жила в Италии. Небольшая гостиница в центре Неаполя выходила окнами на узкую кривую улицу. В жаркий день они не покидали гостиничного номера, и Софья могла часами глядеть на уличную жизнь. Она казалась ей чрезвычайно забавной. Крикливые матери семейства, гомон детских голосов, завывания уличных торговцев — все это сливалось в единую яркую какофонию. А ночью к этим звукам добавлялись треск цикад, одинокий стук копыт лошади запоздалого путника, приглушенный женский смех, стон гитарных струн.

Почти каждый день супруги Нелидовы, а именно так они были записаны в гостиничной книге, старались проводить на воздухе. Они совершали длительные прогулки у моря, любовались средневековой крепостью, королевским дворцом, взбирались на Везувий. Италия была не первой страной в их длительном путешествии. Бежав из России, словно за ними черт гнался по пятам, любовники прожили всю зиму в Германии, потом во Франции, а в начале лета переместились в Италию. Ничто не омрачало их совместного счастья. Они не говорили о своих чувствах, слово «любовь» было под запретом. Так они пытались отогнать злые чары, хотя понимали, что это просто ребячество. Не говоря о любви, они любили неистово. Софья навеки рассталась со всеми своими пуританскими привычками. Теперь она принадлежала не только себе, но и ему. И эта мысль была ей сладостна, как сладостна та радость, те чувственные наслаждения, которые обрушились на нее. Просыпаясь, она с восторгом взирала на лицо Феликса, которое казалось ей божественно прекрасным. А когда он открывал глаза, она уже вся трепетала от предвкушения страстных утех.

Софья жила, как во сне, и она молила бога, чтобы он позволил ей впасть в летаргию. Правда, иногда холодный разум, который затаился где-то очень глубоко, тихонько подсказывал, что рай не может длиться вечно. Что они не могут кочевать, как цыгане, без своего угла, да еще по чужбине. Все равно когда-нибудь придется возвращаться в Россию. А если возвращаться, надо разводиться с Горшечниковым, переживать позор бракоразводного процесса. Значит, снова Энск… Нет, не думать об этом. Если это неизбежно, оно все равно придет, так зачем расстраивать себя именно теперь, когда так хорошо!

Похожие мысли посещали и Нелидова. Поначалу он тоже пребывал в сумасшедшем упоении, любовный угар оказался столь силен, что даже лишил его возможности творчества. Творчество требует много эмоций, много души, но ни от того, ни от другого не оставалось ни капельки после сладостных объятий и поцелуев. Но как бы ни был сладок мед, он все же когда-нибудь да кончается. А если и остался еще, то уже не кажется таким сладким, хотя по-прежнему любим. Поэтому через полгода и Нелидов стал нет-нет да и заговаривать о возвращении в Россию. Он видел это таким образом. Они поселятся в Грушевке и будут приезжать в Петербург или Энск. В Грушевке их никто не будет беспокоить, а кратковременные визиты в люди можно вытерпеть, тем более что без этого не обойтись, если начинать бракоразводные дела. О разводе Софьи тоже почти не говорили, то есть говорили, но как-то неопределенно. Незримо присутствовала мысль о том, что пока она остается чужой женой, пусть формально, она находится в безопасности. На нее не распространяется действие страшного рока Нелидова. Пусть бы так и оставалось, но ведь существует еще и Горшечников. А он-то точно будет добиваться либо развода, либо возвращения жены. Одним словом, он будет искать их и пытаться что-то изменить в своей участи. Вряд ли ему можно будет рассказать историю Нелидова и просить, чтобы из благородных рыцарских чувств обманутый муж согласился на сожительство своей беглой жены с чужим человеком. При том, что она будет продолжать носить его фамилию, тем самым оберегаясь от мистического зла. Горшечников, конечно же, глуп, но не настолько, чтобы внять подобным аргументам. К тому же весь Энск будет обсуждать его историю в мельчайших подробностях, добрые люди постараются вразумить несчастного, если вдруг тот проявит колебание и стремление совершить жертвенный поступок.

— Дражайший Мелентий Мстиславович! А не скажите ли вы нам, отчего вы не стали разводиться со своей супругой и позволили ей марать и дальше ваше честное имя? — спросят обыватели, обеспокоенные общественной моралью.

— Это все потому, — выпятив грудь, начнет Горшечников, — потому, что моя несчастная жена попала под чары злого волшебника, ее преследует незримое зло, и только мое имя, наш брак с нею дает ей слабую надежду на спасение! И я, как истинный христианин и благородный человек, не мог отказать ей, и потому она по-прежнему остается моей женой. А мне остается только молить бога за ее здоровье.

— А нам придется не молиться, а требовать, чтобы директор гимназии уволил учителя, который страдает явным расстройством рассудка и несет сущую ахинею, — скажут озабоченные обыватели и погонят злополучного Мелентия взашей из его любимой гимназии.

Такие картины Соня рисовала в своем уме и смеялась над ними. Но другие мысли наводили на нее страх. Ни в коем случае они не могут никому говорить правды, ведь тогда Нелидовым действительно может заинтересоваться полиция.

Когда Соня разрешала мыслям бежать дальше, то неизменно она натыкалась на вопросы без ответов. Нет, она не страдала наивностью или легкомысленностью. Но все же три покойницы, молоденькие, прожившие с Нелидовым совсем немного! Три раза вдовец! Нет, он не может быть убийцей! Не бывает таких убийц, иначе бы мир перевернулся! Она не видит в нем ничего подозрительного или настораживающего, что бы ее вдруг испугало или вызвало сомнение. Наоборот, Феликс оказался почти таким, каким она рисовала в своем сознании образ мужа и возлюбленного. Так могла ли она после этого увидеть тень на обожаемом предмете? Невозможно, невозможно об этом думать. Что проку изводить себя вопросами, на которые нет ответа. Проще не думать вообще. Да и что теперь думать, ведь она сделала свой выбор! Она отдала ему себя. Она уехала с ним, значит, она приняла его таким, какой он есть. И таким, каким он был?