Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ) Страница 42

— Я не помню, чтобы мы с ним садились друг напротив друга и жаловались на то, как трудно нам жить, и какие кретины у нас отцы.

— Но что сделал твой отец?

— Точнее, что ему сказал сделать твой.

Недоуменно вскидываю брови. Неожиданно мне становится жарко, и я расстегиваю две верхние пуговицы на блузке. Пальцы не слушаются. Удается с третьей попытки.

— Что ты имеешь в виду?

— Не так-то просто незаметно вырезать сердце и вставить новое. — Конрад щурится. Я гляжу на него во все глаза. — Твоего отца прикрыли. Например, мой отец. Шеф полиции.

— Откуда ты знаешь?

— Когда знаменитый Демитрий Бофорт в очередной раз напился и облевал полдома, я поговорил с ним. Папа разоткровенничался. Начала говорить о матери, а закончил о твоей операции. Я сначала ему не поверил, а потом заметил, как ты прикрываешь руками шрам. Как ты молчишь, вся в себе, далекая, отстраненная.

— Черт, Конрад, это ни о чем не говорит.

— Да, но потом тебе прислали сердце. И все встало на свои места.

— Вот это уже больше похоже на правду. — Подпираю руками лицо. Заправляю назад волосы. Все думаю и думаю о том, что услышала, но ничего не понимаю. — Выходит, мои родители действовали не в одиночку. Замешаны и другие люди. Например, твой отец.

— Например.

— Значит, прислать мне сердце мог тот, кому этот секрет испортил жизнь.

— И судя по всему, ненормальный псих.

— Что еще тебе рассказал отец?

— Ничего. — Бофорт отпивает вино и поджимает губы. — Он остановился на том, что у него не хватает сил бороться с собой, и прочая чепуха. Я не слушал.

— Но что именно он сделал? Что ему сказал сделать мой отец?

— А как ты думаешь, Адора? — Конрад смотрит мне прямо в глаза. — Найти донора, а потом незаметно избавиться от него.

— Они похитили человека? — я с ужасом замираю.

— Не только похитили. Сама подумай, принцесса. Люди не исчезают просто так, если, конечно, их не заставляют исчезнуть.

— Они убили его.

Парень улыбается и поднимает бокал:

— За несправедливость! — Он допивает оставшееся вино и со стуком ставит стакан на маленький столик. У меня от этого звука разбивается что-то внутри. — Как хорошо, что мы дети своих родителей, ведь теперь мы знаем, что нам тоже все сойдет с рук.

Я почему-то резко подрываюсь из-за стола. Расширяю глаза и едва не валюсь с ног от того, что ощущаю дикую дрожь по всему телу. Мне становится так паршиво, что я хочу закричать во все горло, но я молчу и только думаю, думаю, думаю.

Они похитили человека, а затем от него избавились. Как от мусора. Как от лишних и ненужных вопросов. Они заперли жертву в комнате, в той детской спальне. И не жертву, а девочку. Ту самую, что мимолетом видела Мария. А потом, когда операция закончилась, у них не оставалось вариантов, и они избавились от тела. Впопыхах. Торопясь и рискуя.

Они избавились от девочки. От той самой, что позволила мне жить дальше. Выкрали и уничтожили. И что-то мне подсказывает, что я знаю ее имя.

— Катарина, — говорю я, глядя на Конрада. Парень также взволнованно смотрит мне в глаза. Поднимается. — Вот почему на стене было это имя. Моего донора звали Катарина!

Я не знаю, что чувствовать. Дышу громко, прерывисто и неожиданно решаю бежать. Взвинчено и оторопело разворачиваюсь на носках, но внезапно врезаюсь в кого-то. Звучит хлопок, треск. Растерянно я зажмуриваюсь и вдруг ощущаю, как по телу стекает холодная жидкость, как прилипает к коже мокрая блузка.

— О, простите, простите.

Щебечет официант, подбирая с пола разбитую посуду, стаканы, приборы. Он глядит на меня во все глаза, искренне и горячо извиняясь, а я опускаю взгляд ниже и неожиданно понимаю, что на моей белой блузе огромное, растущее алое пятно. Будто бы кровь. Будто бы шрам на груди начал кровоточить. Смотрю на него, не моргая, а лишь ощущая ледяной холод, пробравшийся внутрь меня вместе с вином, вместе с его сладким запахом.

Медленно иду к выходу, а капли тянутся за мной кровавой дорожкой. Позади кто-то зовет меня, но я не оборачиваюсь. Крестом сжимаю на груди руки и не дышу, совсем.

Вот, я уже на свободе. Вот, холод от реки Броукри пробивается сквозь одежду, даже сквозь мысли. Я дрожу и закрываю глаза, пытаясь смириться с тем, что мои родители ради меня убили человека. И стоит ли мне злиться на них, ведь иначе бы я умерла? Но стоит ли принять это, ведь их поступок — преступление?

Моим плечам вдруг становится тепло. Это Бофорт. Его пиджак достает мне почти до бедер, и от него пахнет чем-то свежим. Я смотрю на парня.

— Спасибо.

— Не за что.

Он достает сигарету. Предлагает мне, но я покачиваю головой. Тогда он сам глубоко втягивает в легкие дым и выдыхает его, вместе с паром. На улице холодно.

— Его уволят, если я скажу.

— Не надо, Конрад. Какая разница? Стоит ли наказывать человека за то, что никак на мне не отразится. Пусть работает. Не нам решать.

— А кому? Нет никого в этом городе, кто смог бы перечить мне, тебе или Мэлоту.

— Поразительная безнаказанность.

— Власть, принцесса.

— Поэтому наши родители и решились на преступление.

— Они хотели спасти тебя, — парирует парень, выдыхает дым мне в лицо. — Если бы не их возможности, может, и наглость — ты бы здесь не стояла.

— Но кто-то умер.

— Тот, кто был слабее.

— Конрад, — шепчу я, покачивая головой. Блузка прилипает к коже, и мне все кажется, что это кровь застыла на когда-то белоснежной ткани. — Меня оставили жить, но для чего? Чтобы ненавидеть? Они убили человека просто так.

— Нет, принцесса. Они спасли тебя.

Мы глядим друг на друга, и неожиданно я вижу совсем другого Конрада Бофорта. С ним спокойно стоять рядом, с ним не чувствуешь себя униженной или загнанной в угол.

— Пойдем, — протягивает он приобнимая меня за плечи, а я впервые не отстраняюсь. — Я проведу тебя до дома.

Мы бредем вдоль высоченной стены цвета слоновой кости, над нами свистит ветер, а в переулках завывают бродячие собаки, точащие когти о замерзшую землю. Подошва тихо стучит о каменную дорогу. Все такое, каким было вчера, каким будет завтра. Здесь всегда будут эти дома, освещать дорогу будут эти фонари, да и небо будет то же, просто висящее над головами других людей. Мы уйдем, придет кто-то еще. После нас останется пустота, и ее заполнят. Мы считаем, что мы особенные. Но нас ведь таких миллиарды, верующих в собственную уникальность. Мне почему-то становится не по себе.

Мы подходим к моему дому, и я нерешительно оглядываюсь. У меня паранойя.

— Спасибо, что провел.

— А как же вечер?

— А что с ним?

— Не поблагодаришь за хорошо проведенное время?

— Ты сказал, что мой отец виновен в смерти ребенка. — Я широко распахиваю глаза и покачиваю головой. — Спасибо, конечно, но это совсем не то, что я хотела услышать.