Алла Полянская - Право безумной ночи Страница 48

— Достану.

Он отодвигает решетку и забрасывает туда сумку киллера. Я думаю, что надо бы решить с ним вопрос прямо сейчас, если я хочу через час быть в палате.

— Оль, ты ведь сейчас думаешь о том, что я — лишний свидетель?

Он стоит ко мне спиной, и я понимаю, что он напряжен и готов к удару.

— Ну, что-то в этом роде.

— Тогда стреляй, — он поворачивается ко мне, его лицо серьезное и измученное. — Или же просто меня послушай, а тогда решишь.

— Мало времени. Давай лайт-версию.

— Ладно. Тогда вот она: я никогда тебя не выдам. Я никогда не сделаю ничего, что тебе навредит. И хотя я не бывший десантник и не криминальный босс, а просто скучный археолог, я буду защищать тебя и мальчишек — всегда, всеми доступными способами.

— Почему?

— Потому что я тебя люблю. Потому что я полюбил твоих мальчишек. Потому что я собираюсь остаться с тобой, вы стали моей семьей, которой у меня никогда не было. Этого достаточно?

— Неправдоподобно.

— Другой, более убедительной, правды у меня нет.

— Ладно, посмотрим. Просто ты не все понял, я думаю.

— Чего я не понял? Того, что сегодняшние твои действия для тебя не что-то из ряда вон, а вещи, которые ты делала и раньше? Думаю, убийцы твоего мужа почувствовали это на своей шкуре восемнадцать лет назад. Нет?

Слишком ты сообразительный. Что же мне с тобой делать, парень? Ведь нельзя тебя в живых оставлять, нипочем нельзя… Но убить тебя сейчас, вот так — нет, я почему-то не могу, и дело не в твоем признании, слова для меня ничего не стоят. Дело в том, что ты сейчас не врешь. Я просто знаю, что не врешь, и тем хуже для него, потому что не станем мы с тобой семьей — и не потому, что я чудовище, а потому, что мне нужен только Марконов.

Правда, если бы Марконов узнал о том, что сегодня произошло, он бы выбросил в море телефон, по которому мне звонил, и уехал из Александровска, чтобы не ходить со мной по одним улицам. Мне ли не знать…

— Ага, ты прав. Эти ублюдки взорвали моего мужа и мою подругу, а Артур выследил их, и я пристрелила их обоих. И того, кто им всех нас заказал.

— Кто это был?

— Один не в меру жадный парень, которому очень хотелось занять ту же нишу в бизнесе, что заняли Артур и Клим. Но пока был Клим, у него не было шансов, а без Клима Артур мог бы согласиться работать с ним. Ну, так он думал.

— Он сам тебе это сказал?

— Конечно, сказал.

— А потом ты его убила?

— Нет, расцеловала… Валера, не надо этого удивления. Конечно, я его убила. Давай выбираться отсюда, скоро ведь могут обнаружить наше отсутствие.

— И как ты со своей порезанной спиной собираешься лезть по канату?

— Я этого даже с целой спиной никогда бы не смогла сделать, по канату полезешь ты, а у меня есть другой план, но для его осуществления ты мне нужен в палате.

Прячем одежду здесь же и, напялив больничные шмотки, расходимся в разные стороны. В общем, если творчески подойти к вопросу, проблема возвращения в больничные пенаты не такая уж неразрешимая: Валерий возвращается тем же путем, что и вышел, но я-то не могу лезть по веревке наверх, а потому, поднявшись на второй этаж, открываю окно в коридоре, вылезаю наружу и оказываюсь на узком выступе, опоясывающем все старое здание. Здесь всего каких-то метров двадцать, и в палате меня ждут Валерий и Денька, и я рада, что похудела, иначе мне ни за что не пройти этот путь.

— Нормально?

Он снимает меня с подоконника и прижимает к себе. А раны на спине болят как нанятые, и до утра это не ждет, нужно с ними что-то делать.

— Да. Сейчас выйду в коридор, якобы в туалет, покажусь охранникам и осмотрюсь.

— Осторожно только.

— Да уж понятно…

Денька смотрит на меня удивленными глазами. Да, мой родной, такой ты меня не знал. Но такой я была, когда был жив твой отец — он сделал меня такой, потому что иначе нам бы не выжить. Он обучал меня, торопился, словно чувствовал, что недолго нам с ним оставаться вместе, и я хорошо запомнила все, чему он меня учил.

— Оль, чего вскочила?

Это Лариса вышла из палаты, мимо которой я прохожу. Как раз ее дежурство, вот ведь незадача.

— Да в туалет. А ты что не спишь?

— Температура у больного.

Это нас всех впихнули в одну палату — ввиду особых обстоятельств, остальные же палаты укомплектованы как положено, согласно гендерным различиям. Поэтому мне так далеко топать до женского туалета.

— А, понятно. Ни днем, ни ночью тебе покоя нет, Лариска.

— Работа такая. Валентин оперирует, привезли ребенка с перитонитом. В общем, все как всегда. Что Матвей?

— Были у него с Денисом. Недолго, там же нельзя, и то пускают очень неохотно, а все ж получилось увидеть ребенка. Очень плохо, но…

— Оль, Валентин сказал — шанс есть, а значит, есть. Валя у меня очень осторожен в прогнозах, и уж если он сам говорит, что шанс есть, то шанс этот немалый. Что у вас с Валеркой?

— Ничего.

— По Марконову сохнешь? Ну и дура.

— Не всем же быть такими офигенно счастливыми. Где-то прибывает — где-то убывает.

— Марконов твой Валерке в подметки не годится, если хочешь знать мое мнение. Ну что с него — немолодой, очень холодный, эгоистичный мужик. А Валерка на все для тебя готов.

— Лариса, не надо рассуждать о том, чего ты и близко не понимаешь.

— Куда уж мне…

Мы идем по коридору, тихо переговариваясь. Слишком давно мы знакомы, чтобы нам с ней в разговоре политесы разводить, это наше с ней правило — говорить все, что на уме, ничего не тая.

— Заходи.

Она открывает дверь процедурной, а я ошалело на нее пялюсь.

— Зачем?

— Ну, совсем-то дурой меня не считай. Или ты думала, я не замечу?

— Думала, что не заметишь.

Она закрывает дверь и поворачивает ключ в замке.

— Сними халат и сядь на табурет.

Я вздыхаю и повинуюсь. В любом случае нужно было что-то с этим делать, но Лариска все сделает лучше, чем кто-то другой.

— Заметь, я даже не спрашиваю, как ты умудрилась заполучить три глубокие резаные раны, не выходя из палаты. Острое узкое лезвие, сразу и боли не почувствовала, да?

— Зато сейчас чувствую.

— Две заживут так, а одну придется зашить, очень глубоко ткани разрезаны. Наркоза у меня нет, он весь подотчетный, так что терпи, подруга. Стежков пятнадцать придется сделать, никак не меньше.

— Делай.

Это только сказать легко, а вытерпеть — не очень. Но у меня большой опыт по части боли, и, пока Лариска зашивает мне рану, я думаю о том, что Марконов сейчас занимается сексом со своей новой игрушкой. Она счастливая дрянь, но она не знает, каким он бывает милым, когда по утрам сидит за ноутом, просматривая новости, и пьет чай из своей большой фирменной кружки. Она не знает, что, когда пасмурно, его голубые глаза становятся совсем серыми. Она понятия не имеет, что он умный, все замечает, постоянно сопоставляет сказанное и свои впечатления, и его суждения о людях всегда пугающе точны. К сожалению, в моем случае это тоже так. Я не подхожу ему, не гожусь — слишком обычная, слишком высокая, недостаточно веселая, недостаточно красивая, недостаточно молодая и недостаточно стройная. А теперь еще вся эта история, которая, возможно, оттолкнет от меня Марконова навсегда.