Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне Страница 11

Печаль моя, я знаю,

не остановит зелень,

и заколеблется стебель,

только из-за ветра[3].

Так начинается «Прощание с пейзажем» Виславы Шимборской – и обрывается мое детство. Двадцать лет назад, в занимающемся свете дня, в машине с закрытыми окнами, поскольку мир снаружи еще не нагрелся.

Тошнота. Пустота в желудке. Брат на переднем сиденье, свирепо глядящий на дорогу, с Enema of the State в плеере: сторона А, сторона В. Всеобщее молчание. Горы – Кресто, Бо, Мукроне и Камино – с полчаса еще виднелись позади, потом пропали.

Съежившись на заднем сиденье «альфасуда», я понимала, что этот кусочек горной гряды останется там, продолжит свое существование без меня. И не могла это принять. Моя мать насильно отрывала меня от моего пейзажа, а я крепко прижимала к груди «Ложь и чары», которые так и не вернула в библиотеку (и не прочла как положено, лишь начинала несколько раз).

Когда я повернулась и стала глядеть вперед, Биелла уже исчезла из виду. Равнина, разрезанная надвое лентой шоссе, казалась однообразной безжизненной плитой. За окном проносился чужой внешний мир.

Расти – значит терять.

Мама за рулем улыбалась. В районе Овады мы свернули с шоссе на заправку.

– Позавтракаем? – воскликнула мама, заглушая мотор. Такая радостная, словно мы просто на прогулку выехали. – Вам с кремом или с шоколадом? Круассаны?

Никколо распахнул дверцу, выбрался наружу.

– Свой сраный энтузиазм можешь в жопу себе засунуть! – Он грохнул дверью со всей силы.

Потом, за стойкой, мы с ним обменялись долгим взглядом. Пока ели булочки, которые купила мама. А она, забравшись на табурет в своей мини-юбке, жевала жвачку, точно подросток, и все на нее глазели. И без конца смотрелась в зеркальце: только и делала, что доставала его из сумочки, обновляла помаду, поправляла волосы – готовила себя для папы, в общем. Мы с братом сидели такие красные, злобные, что могли в любой момент просто лопнуть.

После еды Никколо придержал меня за руку.

– Я в туалет, – сказал он, обращаясь к маме, но смотрел при этом на меня.

– Я тоже, – подхватила я.

Мы, сбежав вниз по лестнице, зашли в мужской туалет. Никколо пристально взглянул мне в глаза:

– Давай свалим!

– Когда?

– Сейчас.

– А куда?

– Обратно в Биеллу. Будем жить на улице, сейчас лето.

У меня радостно забилось сердце. Вот он, наш шанс.

– Я одолжу палатку, – продолжал брат. – Тепло же. Устроимся поближе к Черво, чтобы можно было мыться.

– Но там вода холодная, это же горная река! – возразила я.

– Да насрать. Там будут рейвы, тусовки, всегда найдем что поесть и покурить. Одни не останемся. А потом в октябре мне стукнет восемнадцать, я пойду работать в «Вавилонию», и ты уже без проблем сможешь жить со мной.

Зашли двое мужчин, посмотрели на нас недобрым взглядом: девчонка, перед ней парень уселся на край раковины, широко расставив ноги, и собирается зажечь сигарету…

– Да, но где? – не отставала я. – Где мы будем жить зимой?

– Вселимся куда-нибудь. В бабушкин дом.

– Без отопления?

– Горелки есть. Будем воду в кастрюлях кипятить.

На секунду – всего на секунду – мне представилось, что это возможно. Перебежать автостраду, ринуться в «Автогриль» на той стороне, попросить водителя какой-нибудь фуры подвезти нас. Жить охотой и рыбалкой в долине Черво. В сентябре въехать в старый бабушкин дом, такой дряхлый, что его невозможно было ни сдать, ни продать; а власти спокойно позволят мне вот так вот жить без присмотра. Между прочим, мне не впервой.

– Ладно, – ответила я.

– Отлично, – отозвался брат и закурил.

– Эй, паренек, – прогремел чей-то голос. – Тут курить нельзя, погаси-ка сигарету.

К нам направлялся мужчина средних лет. Никколо в качестве ответа рассмеялся и выпустил дым ему в лицо. Тот молчать не стал, хотя, наверное, мог бы:

– Ах ты, грубиян! Тебя что, отец вежливости не учил?

Как и всегда, когда нажимали на эту кнопку, Никколо немедленно накрыло. Вошли еще какие-то мужчины, и я отодвинулась подальше. Миллион раз присутствовала при подобных сценах, но так и не привыкла. В какой-то момент наступало время драки, далее – воскресный вечер в участке: вызволение Никколо, задержанного за оскорбления, хранение наркотиков, применение насилия. Глядя на наглое поведение брата и на старания матери, которая лезла на стену, защищая его, я всякий раз испытывала странное ощущение, внизу, между ног: мочевой пузырь словно собирался опорожниться сам, а я им больше не управляла.

Тем утром крики, конечно же, донеслись до первого этажа, потому что прибежало много народу, и мама тоже. Я взглянула на нее и поняла, что план побега у нас на лбу написан. Мама фурией бросилась в самую гущу:

– Отстаньте от моих детей, засранцы!

Мягкие черты ее лица исказились до неузнаваемости.

Стыд за своих домашних я испытывала часто. Словно камень на шее носила, как будто это все моя вина. Год за годом.

Нас попросили удалиться, всех троих. Мы сели в машину: чертыхающийся брат, растрепанная мама и плачущая я. Мама рванула с места на четвертой передаче, на зашкаливающих оборотах, с визжащим сцеплением.

– Дай сюда то, что ты слушал! – потребовала она у Никколо, протянув руку за кассетой. Вставила ее в магнитолу, и заиграла песня, которую я больше никогда не смогу слушать, – All the Small Things[4].

Наша семейка, рассекающая по шоссе в «альфасуде», была ничтожней любого ничтожества. Брат достал листок бумаги, зажигалку, курево. Размягчил его над огнем. «Ну, вот мы и перешли все границы», – подумала я. Мама глянула на него искоса, но возмущаться не стала:

– Эти вещи не особенно полезны. Я когда-то так сознание потеряла.

– Давай, попробуй, – протянул ей косяк Никколо.

– С ума сошел? Я же за рулем! – замотала она головой, но сделала одну затяжку. И тут же вторую. Похоже, с «этими вещами» она была знакома гораздо лучше, чем хотела дать нам понять.

– Давай, Эли, затянись тоже, – обернулся ко мне брат.

– Издеваешься? – отозвалась я.

Я даже обычных сигарет ни разу не пробовала.

– Да что тебе сделается? Это же просто косяк!

Я сделала затяжку, закашлялась, и меня чуть не вывернуло. Но в итоге мы стали передавать косяк по кругу и докурили до самого фильтра. Откинувшись на спинку, я со смехом подумала, какие же мы бесполезные существа. Вот врежемся в ограждение – никто и горевать не станет. Ну, может, только о моем брате пожалеют: у него девушка, друзья. Но они все равно в Биелле остались, так что их он уже потерял. Он и в баскетбол свой давно не играл. Собирал сумку, делал вид, будто