Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2. - Ольга Любарская Страница 11

— За последний год я сварил его столько, что ты и представить не сможешь.

— Странно как. Мартин не умеет.

— Позволь, — попросил парень, — я покажу. Может быть, тебе понравится.

— А что кофе можно как-то по-особому варить?

— Ну, не знаю. Попробуешь и скажешь.

Тиа протянула Энди пакет. Заводская упаковка. Молотый кофе. Он совсем не такой, как у Роя. Тот разбирался, предпочитая покупать в отделе элитных напитков.

— В этом варить? — спросил парень, недоуменно разглядывая старенькую алюминиевую турку.

— У нас только такая, — ответила девушка, не очень понимая, что смущает мальчишку.

— А Мартин встал уже?

Тиа засмеялась.

— Мартин встает затемно. Он уже скоро вернется на обед.

— Откуда вернется?

— С работы. Он развозит продукты по ресторанам. Свежую рыбу, овощи. А еще почту.

— Один?

— Что один?

— Он один работает?

— Больше некому, — ответила Тиа, виновато отводя взгляд.

— Я найду работу. Я помогу, вот только…

— Но ты не можешь! Пока.

— Я смогу все, раз пережил смерть! Одна проблема. У меня нет документов… Ну, то есть, я даже не знаю, сколько мне лет.

Энди сварил кофе. Он терпеть не мог несладкий и без молока, но пил, потому что постеснялся взять то и другое. Кофе горчил, но в большей степени он горчил от чувства вины. Парень вспомнил слова Роя. От двух с половиной до трех тысяч в месяц. Он тратил на него эти деньги, и для Энди это стало нормальным. Значит, Маккена имел право требовать от него выполнение своих условий. Аппаратура и Стив. Мысль вошла в голову удивительным способом. Резко, по прямой и глубоко. «И если тебе удастся в результате каких-то обстоятельств разбить то и другое, ты сразу станешь счастливым обладателем уникальной возможности все это отработать». Парню вдруг стало по-настоящему страшно. Сколько же это получится? Он вспомнил, Рой говорил, что аппаратуры у него тысяч на сто пятьдесят плюс… Даже если не считать те два месяца, что он жил в подвале, останутся еще десять. Это уже тридцать тысяч. Сто восемьдесят. А еще тысячи четыре потянет страховка за госпиталь. Ну, пусть пять. Итого сто восемьдесят пять тысяч, и это не считая Стива. Энди вдруг стало невозможно жарко. Мысль о том, что Маккена имел право требовать что-то, превратилась в графитовый цилиндр, пробила тело от темени до пят и застряла. Наверное, действительно проще вскрыть себе вены, хотя это вряд ли возместит Рою убытки.

— О чем ты задумался? — спросила Тиа, заметив, что парень не слушает ее.

— Мне нужно найти работу, и чем раньше, тем лучше.

— Но ты еще нездоров.

— Сказать, что я здоров как лошадь, не получится, но я мужчина, и мне невозможно сидеть на шее у Мартина. Вы и так сделали для меня очень много…

— Скажи об этом брату. Думаю, он расстроится. Он привязался к тебе.

— Я тоже, и буду очень рад, если вы позволите мне пожить у вас какое-то время, пока я не найду что-нибудь.

— Тебе не надо искать. Наш дом теперь и твой. Раз мы присутствовали при твоем рождении, значит ты наш. Не зря боги это все устроили.

Энди посмотрел на девушку. Первый раз кто-то говорил ему подобные вещи.

— Но…

— И бабушка, и Мартин, и Дель тоже так считают. И я.

— Спасибо, — мальчишка опустил глаза, чтобы не было видно, как он тронут.

Энди не мог уснуть. Он думал о Рое. Первый раз так, чтобы только о нем. Он жил уже неделю в новом доме, постепенно начал привыкать, но Рой… Ребра еще болели, но гематома уже преобразовалась в пятно, включающее в себя весь спектр красок. Капли Дождя посылал мальчишке всевозможные мази и питье, которые изготавливал сам, так что выздоровление шло неплохо. Болячки на лице сошли, но шрам на брови и верхней губе остался. Он уже не исчезнет, напоминая Энди о самом страстном поцелуе Маккены. Субстанция на месте сердца, впитавшая Роя, соскучилась и с каждым днем ныла все сильнее. В отсеках, где обитал Стив, гулял одинокий ветер. Парню хотелось заткнуть, законопатить их, но каждый новый порыв выбивал заслонки и продолжал свистеть. Стив… Стив…

В прошлый раз, когда он ушел, было больно, но не так. А теперь так, только еще хуже. Энди заровнял в душе место, где похоронил надежду. Она умерла, и ее больше нет. Ни венков, ни памятника, ни холма. Что толку приходить на могилу и плакать. Там не растут цветы, не всходит трава, и очень больно видеть, как лопается иссушенная земля, расползаясь пауком трещины. Только корявая колючка хранит в коробочке созревшие семена одиночества, чтобы ветер крал их, рассеивая вокруг.

Энди вдруг явилось страшное откровение. Он понял, что больше всего сейчас страдает от прикосновений. Он просто не может вытерпеть, когда к нему прикасались. Ему откровенно больно, и это вызывает раздражение. Парень попросту не хочет, чтобы его трогали, но это неизбежно. Когда Мартин дружески обнимает, похлопывая по плечу, а он, как назло, полюбливает это делать, Энди воспринимает это как ожог. Тиа, которая не встает с инвалидного кресла, иногда невзначай касается колена, когда они разговаривают сидя рядом… Дель тоже касается, заигрывая с волосами… Это невыносимо. Это почти пытка.

Парень пошел к Каплям Дождя. Ему почему-то очень захотелось поговорить со старым индейцем. Он нашел шамана возле его дома. Старик нежился на солнце. Тот даже не открыл глаза, когда Энди приблизился.

— Грею бывалые кости, — сказал он, минуя приветствие. — Источник пересыхает, вода уходит, и нет в нем былой силы. Я знал, что ты придешь. Садись.

— Я, — начал мальчишка и понял, что не знает, зачем пришел.

— Ты хочешь знать ответ, — продолжил шаман, так и не открыв глаз. — Спрашивай.

— Я не знаю, что со мной. Я - словно не я. Чужой кто-то.

— В этом году должен быть хороший урожай. Солнце ласковое. Посевы дадут всходы. Кукурузное зерно совершенно. Твердое, гладкое. Его не так просто разбить, ибо в нем сила. Брось его на асфальт, что будет? Сила уйдет и, в конце концов, оно превратится в пыль, а ты даже не поймешь, что у тебя под ногами. Так ведь? Брось его в сухую землю. Оно просто будет в ней камнем. Нужно много, чтобы вернуть его к жизни. Много, чтобы оно вспомнило, почему оно такое. Солнце, влага, время, чтобы жизнь вновь взметнулась в нем. Попробуй бросить его зимой в снег. То же солнце, влага и время, но ничего не произойдет. Почему? Ему холодно, и только это оно чувствует.

Старик приоткрыл один глаз и взглянул на Энди. Мальчишка сидел, опустив голову и ковыряя ногти.

— Ты тоже зерно, и тебе холодно. Знаешь, когда Мартин привез тебя, я не был уверен, что ты выживешь, но ты выжил, и знаешь почему? Ты из рода сокола, а они рождаются уже воинами.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Ты мне сказал.

— Я?

— Сынок, — произнес Капли Дождя, и что-то всколыхнулось в парне. — Ты боролся так, словно всю жизнь готовился к этой битве. Когда-то ты прогневал духов нижнего мира. Ты поспорил с ними… Поспорил и сейчас.

— О чем это ты?

— Они бы согласились на обмен, но ты не отдал им ни свою жизнь, ни чужую. Ты нарушил закон…

— Рой?

Старик не ответил. Молча закурил. Сделал пару затяжек и так же молча передал окурок Энди. Он затянулся. Дым оказался столь крепким, что парень зашелся кашлем.

— Чуть богу душу не отдал, — проскрипел он, едва продышавшись.

— Это хороший табак. Чистый. Он помогает думать.

— Угу, — неуверенно согласился мальчишка, возвращая папиросу.

— Я искал твою душу, — вновь заговорил Капли Дождя. — Собирал по крупицам. Ох, и мелкие ж были куски.

— Собрал?

— Нет.

— Нет?

— Я вернул тебе все, кроме одного. Того, что ты отдал сам.

— Не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь. Просто тебе страшно.

— Уж чего бояться после того, что я пережил?

— Что ты ошибся, и дар был бесполезен.

— О чем это ты, старик?

— О твоем сердце. Я не нашел его. Не здесь оно, в другом месте, и тебе лучше знать где.

Энди резко взглянул на шамана.

— Откуда ты знаешь?

— Видел.

— Чушь! Я верну его в любой момент…

— Попробуй. Только тот, кому ты отдал, может вернуть его, но он не согласен. А у тебя его…

— У него нет сердца…

— Теперь нет. Позволь, я покажу тебе.

Капли Дождя поднес к груди Энди ладонь.

— Что ты чувствуешь?

— Ничего.

— Верно. Нельзя чувствовать то, чего нет. А теперь?

Парень поморщился, когда колкая волна прошла сквозь его тело.

— Видишь? Его сердце нарывает в тебе… Он так же болен, как и ты.

— Пусть так, но это не мое дело.

— Тебе решать.

Мальчишка задумался. Старик говорил то, что он сам не хотел и боялся знать.

— Но почему?

— Тяжело