Безумная ночь - Лиз Карлайл Страница 23

Чувствуя себя громадным неуклюжим быком рядом с субтильной фигурой Кембла, Бентли наблюдал, как тот ловко снует вокруг него, словно производит инвентаризационную опись, и бормочет:

– Боже мой, ну ты и гигант! Чем, интересно, кормят мальчиков в Глостершире? А покрой твоего плаща – настоящий кошмар! Сними его сейчас же! Жан Клод использует его для полировки серебра. Не надо бросать на меня такие свирепые взгляды! Жилет лучше тоже сними.

Бентли, пребывая в отчаянии, вздохнул и подчинился.

– Пока мы этим занимаемся, я поручу Морису смастерить тебе на скорую руку что-нибудь для повседневной носки, – пробормотал Кембл, пока шарил в ящике стола в поисках коробки с портновскими булавками. – Нельзя вечно рассчитывать только на свою привлекательную внешность, Ратледж, приходится и одеваться.

«Или раздеваться», – раздраженно подумал Бентли. К тому времени, как, раздвинув портьеры, появился высокомерный Жан Клод, он был уже раздет до нижнего белья.

– Ух ты, какой чудесный зад, – одобрительно пробормотал по-французски приказчик, поставив на стол поднос с чаем.

– Даже не думай об этом, – предупредил Кембл с набитым булавками ртом. – Этот парень лишь разобьет тебе сердце.

Бентли подозрительно прищурился:

– Что он сказал?

– Он сказал, что больше всего тебе подойдет голубой цвет, – ответил Кембл, выплевывая последнюю булавку, а Жан Клод игриво улыбнулся и принялся разливать чай. – Твое тело под этим бесформенным тряпьем в прекрасном состоянии.

Кембл отступил на шаг, оценивая результаты своей работы – тщательно подогнанную по фигуре Бентли сорочку.

– Пожалуй, если убрать немного здесь и вот здесь, то это недоразумение, которое ты носишь, может послужить Морису в качестве выкройки.

– Ты хочешь сказать, что он ее разрежет? – возмутился Бентли.

Это была его любимая сорочка, хотя воротник и локти уже изрядно поистерлись.

– Ну конечно, причем на мелкие кусочки, – заявил Кембл, изображая пальцами работу ножниц. – Кстати, я тоже думаю, что голубой – это твой цвет.

Бентли пожал плечами:

– Голубой так голубой. Мне нравится.

– Это не имеет значения, – отмахнулся Кембл, улыбнувшись ему так, будто он и впрямь деревенский дурачок. – Ты отдал себя в мои руки, так что скажи лучше, когда должно произойти это чудо перевоплощения.

– Я не помню точно, – пожал плечами Бентли. – Приглашение пришло несколько недель назад, и я его куда-то забросил. Но вроде бы бал назначен на эту пятницу.

– Пятницу? – переспросил Кембл. – Но я всего лишь бывший камердинер, а не Господь всемогущий! А ведь даже ему потребовалось шесть дней, чтобы сотворить мир!

– Но у вас с Морисом два дня, – заявил Бентли. – Вам не надо делать из меня совершенство – достаточно, если я буду всего лишь презентабельным. Это бал по случаю выезда в свет дочери Раннока Зои.

– Дочери Раннока? – в ужасе воскликнул Кембл. – О боже, ты, должно быть, сошел с ума!

Глава 7

Утром того дня, когда должен был состояться бал Зои, мадам Жермен и ее белошвейка были приглашены в Страт, чтобы лично присутствовать на последней примерке нарядов. Фредерика вместе со всеми явилась в гостиную Эви, однако не успел отгреметь первый залп слухов и сплетен, как почувствовала очередной приступ утренней тошноты, пятый за последние пять дней.

Она бросилась за ширму, и ее вырвало тем, что было съедено за завтраком, но все же проницательный взгляд мадам она успела заметить. Не приходилось сомневаться, кому будет посвящена в следующий раз пикантная болтовня Жермен, но это не особо ее волновало: очень скоро она отправится во Фландрию.

Мало-помалу тошнота прошла. Примерка закончилась, и портниха вместе с белошвейкой и со всеми их подозрениями были отправлены в Лондон, а Зоя все продолжала возмущаться из-за цвета своего платья:

– Я хочу ярко-красное, как у Фредди, а не белое! Ненавижу этот цвет! Как взбитые сливки на пирожном!

– Красный цвет не для дебютанток, – объяснила Уинни, выпроваживая девушку из гостиной. – Джентльмены сочтут тебя слишком дерзкой. Учись вести себя у Фредди. Она в прошлом году носила только пастельные тона и выглядела такой прелестно невинной…

Зоя прервала ее взрывом смеха, и Уинни, покраснев, с ужасом посмотрела в сторону Фредерики и торопливо закрыла за собой дверь.

Фредди расплакалась и бросилась ничком на обитую парчой софу. Эви присела рядом с ней и пригладила волосы, упавшие на лоб.

– Ну, полно, полно, не расстраивайся! Уинни хотела лишь похвалить тебя за здравомыслие.

– Но зачем? Это ж курам на смех! Всем понятно, что здравый смысл у меня отсутствует напрочь!

– Ты просто измучилась, моя девочка, – со вздохом пробормотала Эви. – И тошнота, и слезы – это все из-за ребеночка. Поверь мне: пройдет чуть больше месяца, и ты будешь в полном порядке.

Фредерика приложила руку к животу, который был пока таким же плоским, как всегда. Она хоть и была рада, очень рада, когда узнала о беременности, но все же понимала, что в полном порядке уже не будет никогда, что очень нелегко растить ребенка без отца. Ей так хотелось, чтобы жизнь у ее детей сложилась лучше, чем у нее.

Судя по письмам, хранившимся у Фредерики, ее родители очень любили друг друга, но умерли в разгар войны. Когда война наконец закончилась, офицеры, друзья отца, вывезли ее из разрушенной войной страны – родины матери – и в целости и сохранности доставили в Англию, к бабушке, могущественной графине Трент. Только леди Трент не пожелала ее принять – темнокожего внебрачного ребенка. Все думали, что девочка этого не помнит, а она помнила.

Тогда ребенка отвезли к старшему брату отца, но оказалось, что Максвелл Стоун умер пять месяцев назад. Однако его дочь Эви, сама еще девочка, открыла двери дома и приняла ее в свое сердце. Казалось бы, о чем еще можно мечтать? Но Фредерике этого было недостаточно, и она чувствовала себя виноватой и неблагодарной.

На романтическую любовь ей теперь оставалось только надеяться. И избранник, которому она поклянется в любви, должен быть особенным: безупречным, надежным, заслуживающим доверия и при этом очень простым. Она выйдет замуж за того, кто окружит заботой ее и, что еще важнее, ребенка. Это должен быть человек умный и основательный – только такого, кто заслуживал бы ее глубочайшего уважения, она могла бы любить всем сердцем.

Фредерика пыталась убедить себя, что Джонни именно такой, но теперь, наедине с тем, что осталось