Каждый день декабря - Китти Уилсон Страница 46

представлялось классной идеей, сейчас кажется такой ерундой по сравнению с его подарком. Но отступать некуда – сейчас он снимет упаковку, потом мы поедем домой, а потом я лягу в кровать и буду вспоминать сегодняшний волшебный день и думать о том, как мне несказанно повезло. А циклиться на том, какие переживания, возможно, возникли у человека, сидящего рядом со мной, в связи с рождественской коробкой, я не стану.

Рори перестает ее трясти и открывает последний конверт.

– «Я боялся, был сам не свой, зато я понял: я – живой…»

Он читает последнюю подсказку и смотрит на меня с поднятой бровью. Господи, о чем я только думала, когда писала их? Помнится, сочиняя эту, я хихикала – мысленно представляла его лицо в тот день, благодаря которому возникла идея подарка, и заливисто смеялась.

А сейчас мне не до смеха. Сейчас идея выглядит дурацкой и самовлюбленной. Я была так довольна собой, когда писала это и упаковывала, а теперь охотно провалилась бы сквозь землю прямо тут. Серьезно… ну и что из того, что ты – живой? После того как он поделился со мной своей печалью и тревогами за маму? После того как спектакль всколыхнул в его памяти все, связанное с Джессикой?

– Понятия не имею, что это такое. Дай еще один намек. Вообще не представляю, о чем идет речь. Это последняя подсказка?

– Да, последняя.

– И она говорит о том, что я сделал что-то такое, чего я боялся, а теперь не боюсь?

– Да.

Я решила взять себя в руки и довести дело до конца. Рори сделал мне замечательный подарок, и я не стану портить сегодняшний день своими заморочками.

– Я не хочу сказать, что ты, настоящий мужчина, – трусливый заяц, совсем не это… – Я быстро сгибаю руки в локтях и напрягаю мускулы, де, это шутка. Я пытаюсь дать задний ход. – Ты – самый настоящий мужчина.

О, господи, заклейте мне рот скотчем!

– Слушай, наверное, идея дурацкая, но мне хотелось подарить тебе что-то такое, что ты мог бы увезти в Австралию – если захочешь, конечно. Если нет, то можешь его выбросить, без проблем. И я надеялась, что ты будешь вспоминать обо мне, когда выпадет снег и тебе захочется развлечься.

Это я только так говорю, что без проблем. На самом деле этот подарок мне очень дорог, но совсем не обязательно, что он будет дорог Рори – возможно, он пожалеет для него места в багаже.

– Скажу так: когда выпадет снег, я всегда буду думать о тебе… Кажется, я понял. О нет. Погоди-ка. – На этот раз он разрывает упаковку, забыв о собственных правилах, и это хороший знак. Я внутренне молюсь о том, что он не будет разочарован.

– О нет. О нет. Ведь он твой. Это ваше с Маршей.

Он сдергивает упаковку с последней коробки и видит старый жестяной поднос, лежащий на подложке из папиросной бумаги.

– Был мой, а стал твой. Смотри.

Он достает поднос, переворачивает его – и ахает, увидев свое имя. Оно тоже, как когда-то мое, нацарапано старым школьным компасом – буквы по-детски угловатые, но вырезаны с любовью.

– Ты нацарапала мое имя.

– Да, теперь он твой, и ты становишься постоянным членом клуба катания на жестяных подносах. Он дает тебе право при виде ближайшего заснеженного склона устремиться вниз на полной скорости с замиранием сердца и с мыслями о нас.

– Значит, постоянное членство…

Он все еще вертит поднос в руках, проводит пальцем по скошенному краю и выглядит при этом так, точно выиграл в лотерее. Я приободряюсь. Ему нравится мой подарок.

Он аккуратно кладет его обратно в коробку, берет меня за руки и стискивает их. Потом подносит руку к моему лицу и гладит меня по щеке. Сейчас он меня поцелует. Я это чувствую. Я все неправильно поняла. Рори Уолтерс настолько проникся подарком, что хочет меня поцеловать. Это читается в его глазах, слышится в его прерывистом дыхании. Сейчас он придвинется ближе, и все мои тревоги насчет того, что подарок ему не по вкусу и ничего не значит, испарятся. Рори Уолтерс сейчас меня поцелует! Сердце барабанит в груди – он смотрит мне прямо в глаза, и я, вся в предвкушении, изо всех сил стараюсь не закрыть их.

– Белл, это такой, такой подарок … он так много значит…

Он наклоняется ближе, а я уже думаю о том, как мы будем жить вместе – я понимаю, что слегка забегаю вперед, – и не могу поверить, что все это происходит наяву. Это лучшее Рождество в моей жизни. Я закрываю глаза, наклоняю голову – а он между тем все ближе и ближе. И тут его губы касаются моей щеки.

– Спасибо, Белл. О таком друге, как ты, можно только мечтать.

Пусть боль кричит; от шепота тоски

Больное сердце бьется на куски[43].

Двадцать седьмое декабря

Рори

Я сижу на Пустоши – открытом травянистом пространстве, опоясывающем Клифтон, – и смотрю на квартиру, в которой мы с Джессикой жили. Возможно, со стороны я кажусь ненормальным, но в данный момент мне плевать. Погода холодная и сырая, но она созвучна моему настроению. Я приехал сюда, чтобы окунуться в прошлое и спросить совета, возможно, разрешения – я толком не знаю. Я ни в чем сейчас не уверен, кроме желания воссоединиться с Джессикой. Не в смысле, как на спиритическом сеансе, а просто у меня в голове такая путаница, особенно после вчерашнего спектакля, что я думаю, она может помочь. Все проблемы, связанные с ее гибелью, вопросы, которые, как я ожидал, должны были возникнуть в этот приезд, отошли на второй план, уступив место новым.

Я приготовился к тому, что возвращение домой, пребывание рядом с Бристолем на протяжении месяца станет триггером мучительных переживаний и флешбэков. Как будто я ожидал, что меня будут останавливать на улицах и публично клеймить за то, что я не уберег Джессику.

Разумеется, ничего подобного не произошло.

Более того, я начал подумывать о том, чтобы вернуться домой навсегда. Время, проведенное с мамой, и поселившийся в душе страх за нее подвели меня к мысли, что я хочу находиться рядом с ней. Проводить как можно больше времени вместе. Максимально использовать отпущенные нам возможности. На этот раз, я надеюсь, все обошлось. После мастэктомии это выяснится окончательно. Но рак может снова поднять голову. Конечно, предстоящая операция минимизирует риски, но если это произойдет, я не хочу оказаться на другом конце света. Я вообще не уверен в том, что хочу жить на другом конце света. Каким-то образом откровенный разговор с Белл о маме той ночью укрепил меня в этой мысли. Как если бы слова, произнесенные вслух, указали мозгу, каким путем мне нужно следовать. Впервые после гибели Джессики, которая произошла почти пять лет назад, я без содрогания думаю о том, что могу здесь жить. Тогда мне нужно было уехать и построить новую жизнь, но сейчас, пожалуй, я готов вернуться домой.

И вместо томительных воспоминаний об университете и Джессике, которые, как я опасался, поджидают меня на каждом углу, в памяти ожили картинки Монпелье моего детства – это сейчас район стал таким трендовым, с модными кофейнями и магазинчиками итальянских деликатесов, а тогда здесь обитали мелкие служащие и представители рабочего класса. Вот в Клифтоне или даже в Котэме за Стоукс Крофт – там все напоминает о Джессике.

Именно поэтому я приехал сюда, в то место, где мы когда-то жили, делились планами, чаяниями и сомнениями, а под утро засыпали, тесно прижавшись друг к другу, и моя рука обвивала ее талию.

Я приехал сюда, потому что хочу попросить у нее прощения. Мои чувства к ней не ослабли – она всегда будет в моем сердце, пока оно будет биться, – но я начинаю осознавать, что после ее гибели принял судьбоносные решения, которые помогли мне пережить последующие годы, но причинили боль моим близким. Решения, которые я готов пересмотреть и изменить.

И к прежнему чувству вины добавилось кое-что новое. У меня такое ощущение, что я не только обманул Джессику – потому что эта поездка, вопреки моим ожиданиям, оказалась отнюдь не адским испытанием, – вдобавок ко всему она ознаменовалась встречей с Белл Уайльд.

Я никоим образом не был готов к подобному обороту дела – к тому, что мы с Белл подружимся, и у меня появятся к ней чувства. За последние несколько недель наши жизни каким-то образом переплелись. Она совсем не похожа на ту женщину, которую я знал когда-то. Она замечательна во всех смыслах, и ее способность радоваться мелочам, когда жизнь несется на нее, как дорожный