Обещание сердца - Эмма Скотт Страница 6

– Э-э… что? Ну да. Ладно.

– Может, тебе стоит пройти летние курсы, а потом самому слетать в Вену на встречу с Шарлоттой? Показать ей, что ты тратишь все свое время и усилия на выполнение обещания. Заодно проверишь новообретенные навыки.

– Что? Один?

Идея казалась нелепой и жутко пугала. До аварии большую часть своей жизни я мотался по городам мира и, соответственно, бывал в разных аэропортах. Зачастую там даже зрячему удается ориентироваться с трудом. А уж слепому? Невозможно.

Что же до остального… Я попросил Шарлотту дождаться меня. Но чего ей ждать? Как долго? Если я не собирался всерьез учиться жить вслепую, то какого хрена вообще ее бросил?

Я махнул рукой.

– Ладно, вперед. Запиши меня на эти курсы. И на Брайля тоже.

– Чудесно, – отозвался Люсьен. – Займусь сию же минуту.

– Отлично, – выдохнул я.

Тем же вечером, когда я лежал на кровати в гостевой спальне и слушал на телефоне «Концерт № 5 для скрипки с оркестром» Моцарта, в дверь постучал Люсьен.

– Прислали для тебя, – пояснил он, и я почувствовал, как прогнулся матрас. – Программа, которую рекомендовала Шарлотта. С ее помощью ты сможешь читать и писать на компьютере, а также выходить в интернет. Она прочитает, что написано на экране. Экстраординарная технология!

Он казался таким взволнованным, что я выдавил из себя слабую улыбку.

– Звучит здорово.

– Несомненно! – согласился Люсьен. – Кстати, тебя зарегистрировали в Фонде Хелен Келлер. Занятия начнутся на следующей неделе, так что есть время съездить в Нью-Хейвен. Родителям не терпится тебя увидеть.

– Хорошо. Спасибо.

– Ной…

– Да?

– Я тобой горжусь.

Когда он закрыл за собой дверь, я снова лег на кровать. Люсьен гордился мной, а я, как и всегда, был полон противоречий. Занятия в Фонде Хелен Келлер. Вау, черт возьми. Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, однако другого выхода не видел.

Прежде, еще во времена работы на «Планету Х», если не клеилась какая-нибудь статья, я просто начинал печатать. Все, что приходило в голову касательно темы, над которой работал в тот момент. Кто-то назвал это написанием риффов. По окончании я вычленял все самое лучшее и достоверное и объединял в статью.

Вот и сейчас мне требовалось выплеснуть все свои чувства и мысли о том, как выполнить данное Шарлотте обещание, а после проанализировать их. Возможно, в этой путанице слов что-то всплывет наверх, и я получу ответ.

Я позвал Люсьена и попросил установить программу, которую прислала Шарлотта, на его ноутбук, поскольку мой остался в таунхаусе. Хотя Люсьену перевалило за семьдесят пять, ум его по-прежнему оставался острым. Он поставил программу, запустил ее и объяснил, как диктовать текст и как заставить ее зачитать написанное. Потом оставил меня одного.

Чувствуя себя в высшей степени глупо, я добрых десять минут просто играл с микрофоном. Однако мне нужен был ответ на вопрос.

«Хочешь научиться жить слепым? Так учись, слабак! Другого пути нет».

Вот только мне этого не хотелось. Я не желал учиться действовать вслепую, да и вообще быть слепым. Страдания казались до жути простыми – ни глубины, ни поэзии. Я всего лишь мечтал снова видеть, хоть и понимал, что этому не суждено случиться. И мучился из-за этого. Внутри меня будто сталкивались, как тектонические плиты вдоль разлома, две непримиримые силы, каждая из которых ждала, пока другая уступит. Но слепота не могла отступить, а я не желал ей поддаваться и поэтому не мог обрести внутренний покой. И это вытягивало из меня все силы.

– Не хочу быть слепым, – вслух заявил я.

«Расскажи что-нибудь новое, гений».

Похоже, после несчастного случая мой внутренний редактор стал очень придирчивым.

Тем не менее суть проблемы крылась именно в этом. Я не хотел быть слепым. И уже много раз пожалел, что вообще, черт подери, спрыгнул с того утеса. Или что прыгнул именно в тот момент. Помедли я еще немного – и, возможно, получил бы другую травму, которая не изменила бы мою жизнь столь кардинально.

Почти бессознательно я начал говорить, успокаивая горькую тоску альтернативной реальностью. Фантазией о том, что могло бы случиться…

Я ныряю слишком поздно. Понимаю это в тот же миг, когда ноги отрываются от скалистого уступа. В голове мелькает мысль, что это плохо кончится, а затем я погружаюсь в воду. Меня подбрасывает волной, и я ударяюсь о камни. Правый бок пронзает болью. Создается ощущение, будто на ноге от лодыжки до бедра защелкнулся гигантский стальной капкан. Или акула вонзила свои острые зубы. Раздробленные кости отзываются мучительной агонией, а разорванная плоть пылает жгучим огнем. Охваченный паникой, я пытаюсь выбраться на поверхность и чуть не захлебываюсь океанской водой.

На берег меня вытаскивают местные ныряльщики. Я глубоко дышу, чтобы успокоиться, а затем снова едва не теряю самообладание, когда бросаю взгляд на правую ногу – изогнутую, покореженную, с содранной кожей и тремя коленами вместо одного. Я словно попал в шоу ужасов, не иначе. Солнце припекает влажную кожу, но я начинаю дрожать, глядя, как песок становится красным от крови.

«Скорая помощь» отвозит меня в военно-морской госпиталь, а на следующий день самолет доставляет в медицинский центр Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Очнувшись после трех операций, я вижу Люсьена и родителей – все они старательно отводят взгляд от моей ноги. Я тоже не хочу на нее смотреть. Правую конечность, от лодыжки до самого колена, охватывают металлические каркасы. Из них выступают стальные штыри, в восьми местах проникающие в распухшую, покрытую синяками кожу, удерживая на месте кости, хотя сейчас в ноге титановых стержней больше, чем костей.

Меня тошнит при виде этого, но врачи твердят, что, пусть сейчас все выглядит ужасно, в будущем я смогу ходить, бегать и снова жить нормальной жизнью. Нужны лишь время и чертова куча реабилитационных процедур.

– Могло быть и хуже, – вновь и вновь уверяют они.

Гребаные медики. Куда уж хуже?

После того как я немного оправляюсь, меня отправляют в больницу Ленокс-Хилл в Нью-Йорке, где еще несколько недель жду, пока вынут штифты. Заключенную в железо ногу освобождают, а меня направляют в Уайт-Плейнс на физиотерапию. Мне достается отличный доктор по имени Харлан Уильямс, и пока стараемся восстановить мою ногу, мы болтаем о разных мелочах и даже шутим.

Две недели спустя я, в бандаже от лодыжки до бедра, уже могу ковылять на костылях. Бандаж этот нужно носить еще полтора месяца,