Любовь на уме - Али Хейзелвуд Страница 66

хотел стать ветеринаром. Я даже объявил об этом, но Питер убедил меня взять инженерный класс в качестве факультатива. Мы сделали этот проект вместе — мы построили обонятельную кору. Аппарат, который мог правильно определять запахи. Он сделал большую часть работы, и ему пришлось учить меня всему, но это было здорово. Думал, что что-то подобное можно использовать для пациентов, понимаешь? Где-то в будущем?

— Это впечатляет.

— Это не всегда было правильно. — Он покусывает внутреннюю сторону щеки. — На нашей последней презентации, пока преподаватель осматривал его, кора головного мозга объявила, что она пахнет фекалиями. — Я разразился смехом. — Возможно, его нужно было немного подправить. Но я влюбился в интерфейс мозг-компьютера из-за Питера. Он был самым блестящим инженером, которого я когда-либо встречал. — Он поджимает губы. — Я видел, как его череп раскололся на две части, когда он упал. Я был в десяти футах от него, на полпути моего подъема. Шум — он был ни на что не похож. Я не знал, как сказать Лили. А Пенни не хотела выходить из комнаты…

Его голос такой обманчиво ровный, такой болезненно нейтральный, что я в шоке, когда понимаю, что мои щеки мокрые. Я хочу протянуть руку к Леви. Мне нужно протянуть руку. Но я заперта в своей голове, парализована, наконец-то устанавливая связи и понимая вещи.

— Они переименовали институт в его честь. И он придумал прототип. — Перед смертью. Вот почему Леви должен был быть на BLINK. Почему это должно было произойти с ним во главе. Почему он так упорно боролся за это.

Леви. О, Леви.

— Я собираюсь сделать эти шлемы. — Он все еще смотрит вдаль. Его хватка на бутылке — это тиски. — Как он их себе представлял. И у них будет его имя. И Пенни будет знать, что это был ее отец, и она… — Он останавливается. Как будто его голос сломается, если он продолжит.

Внезапно, я больше не боюсь. Я знаю, что делать — или, по крайней мере, что я хочу сделать. Я встаю, выхватываю пиво из рук Леви и со звоном ставлю его на металлические перила. Затем я опускаюсь к нему на колени, ноги по обе стороны от его талии, руки на его шее. Я жду, пока его руки не окажутся на моей талии. Пока его глаза не заблестят на меня в темноте. Затем я говорю: — Мы сделаем эти шлемы. Вместе. — Я яростно улыбаюсь ему в губы. — Питер будет знать. Пенни будет знать. Лили будет знать. И ты будешь знать.

Поцелуй — это наркотик, но знакомый. В конце концов, я не думала ни о чем другом в течение последнего дня. Наслаждение проникает в меня с каждым движением его языка по моему, с каждым движением его пальцев по моей пояснице, с каждым благоговейным дыханием на моей челюсти. Он притягивает меня ближе и стонет в мою кожу, полуфразами, которые сводят меня с ума по дюйму за раз.

— Ты такая… Блядь, Би, — говорит он, проводя зубами по моему горлу. — Я мечтал о тебе. Я собираюсь — мы должны замедлиться, или я собираюсь… — после того, как я начинаю раскачиваться на нем, и трение его эрекции о мой клитор — это уже лучший секс в моей жизни. Я вздрагиваю, пульсирую, вот-вот взорвусь от удовольствия. Мое белье насквозь промокло, и я хочу подойти ближе. Ближе.

Но наша одежда не снимается. Разочаровывающе, сводяще с ума, даже когда он несет меня в постель, свет из кухни проникает в комнату. Хватка Леви на моем бедре почти до синяков, каждый вдох — резкий выдох. Мое тело кажется теплым, плавучим, наполненным режущим жаром. Он смотрит на меня сверху вниз и говорит: — Я хочу тебя трахнуть. — Он покусывает мою ключицу, и ему нравятся зубы. Кусать, сжимать, сосать. В нем есть что-то пожирающее, что-то неуклюжее и чрезмерное, но это не отталкивает. Обычно он такой терпеливый, дотошный, но сейчас он не может ждать. Не может насытиться. — Можно я тебя трахну?

Я киваю, позволяя ему снять с меня топ, брюки, все, и то, как он смотрит на меня, словно внезапно нашел ответы, словно мое тело — это религиозный опыт, заставляет меня извиваться в поисках контакта.

— Это, — говорит он, задыхаясь, его большой палец с благоговением обводит пирсинг на моем соске.

— Если тебе не нравится, я…

Он отталкивает меня, и все хорошо. Я в порядке. Я совершенно не против того, что он смотрит на мою маленькую грудь, как на нечто чудесное, что он целует ее, пока его губы не станут пухлыми, пока мне не придется дергать его за волосы, пока я не стану такой мокрой, что почувствую, как влага стекает по моему бедру. Я смирилась с тем, что мне говорят нелепые вещи: Я хорошая девочка, я идеальна, я сводила его с ума, когда он впервые увидел меня, я изменила химию его мозга.

Он смешит меня, когда я переворачиваю нас, толкаю его под себя, его локти бьются о твердую стену. Он бормочет несколько непристойностей, но когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его снова, он забывает об этом. — Ты слишком большой для кровати, — говорю я ему между хихиканьем, снимая с него рубашку. У него пресс. Рельефный. И грудные мышцы. У него есть группы мышц, которые я считала мифом.

— Твоя кровать слишком мала для меня. В следующий раз мы сделаем это в моей, — говорит он, поднимая бедра и позволяя мне расстегнуть его молнию. Звук каждой защелки наполняет комнату, и это не должно быть так эротично, но я лежу на нем голая, его длина трется о меня, и невозможно ошибиться, насколько он восхитителен, неистов, жадно большой.

— Прошло много времени, — говорит он.

Я моргаю на него, задыхаясь, как в тумане. — Да. — Я не могу удержаться. Касаюсь влажной головки его эрекции, просто кончиками пальцев. Он ворчит, прикусывает губу. Его бедра подрагивают. Это немного похоже на езду на лошади. Быке.

— Нам нужен презерватив? — спрашивает он. Я качаю головой и говорю «противозачаточные», с нетерпением ожидая продолжения. — Это может закончиться очень быстро, — хрипит он, руками обхватывая мои бедра,