Любовь на уме - Али Хейзелвуд Страница 71

— Очаровательно. — Я поглаживаю нижнюю часть подбородка Шредингера. Он щурится в кошачьем блаженстве. — Но нам больше нравится «убийство», не так ли? Да, нравится. — Я поднимаю взгляд. — Кажется, мне обещали анальное очищение?

Он качает головой. — Это было сделано, чтобы заманить тебя сюда. Не верь всему, что тебе говорят.

— Ты слышал это, Шредингер? Твой папочка использует твои неисправные железы как приманку.

Леви улыбается. — Обычно он не такой.

— Хм?

— Шредингер застенчив с большинством людей. Часто прячется под диваном. Раньше он был очень агрессивен с моими… — То, как он прервался, заставило меня умереть от желания узнать.

— К твоим?

Он пожимает плечами и смотрит в сторону. — Я жил с девушкой. Несколько месяцев.

— О. — Кот заваливается на бок и мурлычет. — Лили?

— До нее.

Думаю, я могу перестать врать себе и крошечной фарфоровой лягушке, выдающей себя за мой мозг, и просто признать, что Леви — идеальное сочетание сексуального парня, красивого парня и симпатичного парня. Знаете, когда вы любите кого-то годами, а потом он делает что-то ужасное, например, забывает полить вашего единорога Chia Pet или трахает вашу лучшую подругу, и вы перестаете видеть его сквозь розовые линзы? Все их недостатки предстают перед вами в резком свете, как будто вы только что надели 3D-очки для внутреннего уродства? Ну, теперь, когда я избавилась от очков для мудаков, могу признать, что Леви был подходящим холостяком. Когда-нибудь он сделает какую-нибудь счастливую девушку еще более счастливой. И я понятия не имею, почему мысль о том, что у него есть девушка, живущая с ним, вызывает у меня холодок в животе — мы были приятелями меньше двадцати четырех часов, ради бога. Это не мое дело, и последнее, чего я хочу, это еще одни отношения, обреченные на грязный, болезненный конец (то есть, любые романтические отношения).

— Она не понравилась Шредингеру? — Он любовно грызет мой большой палец.

— Если честно, она была собачницей.

— Когда это было? — спрашиваю я, любопытная, как занавесочник.

— В аспирантуре. До… — Он не заканчивает предложение, но его взгляд на мгновение задерживается на мне, и я задаюсь вопросом, не имел ли он в виду «До тебя».

У Энни была забавная теория: у всех нас есть нулевой год, вокруг которого вращаются календари нашей жизни. В какой-то момент вы встречаете кого-то, и он становится настолько важным, настолько метаморфическим, что через десять, двадцать, шестьдесят пять лет вы оглядываетесь назад и понимаете, что можете разделить свое существование на две части. До нашей эры (BCE) и ваша Общая эра. Ваш собственный григорианский календарь.

Раньше я думала, что Тим — это моя Общая Эра, но теперь я так не думаю. На самом деле, я не хочу, чтобы еще одно взбалмошное, непостоянное человеческое существо стало моей Общей Эрой. Знаете, что бы отлично подошло в качестве поворотной точки в жизни? Я, получающий свою собственную лабораторию NIH — которая, как я рада сообщить, близка как никогда. Я почти хочу написать Энни и спросить, может ли новая работа быть нулевым годом, но я еще не дошла до этого. Тем не менее, приятно знать, что я могу. Что дверь между нами приоткрыта.

Леви не собирался говорить «До тебя», потому что я не его Общая Эра. И не хочу ей быть. Но я уверена, что скоро он встретит ее. Возможно, девочку ростом пять одиннадцать, умеющую строить микроволновку с нуля и обладающую поразительной грацией Симоны Байлз. Они произведут на свет яростных, спортивных детей с удивительно умными мозгами и будут заниматься сексом каждую ночь, даже когда сроки сдачи гранта поджимают, даже когда родственники находятся в гостевой комнате. Колибри будут слетаться к ним во двор в весенние месяцы, а Леви будет изучать их со своей крыльца и неумолимо счастлив — точно так же, как я буду счастлива со своей лабораторией, своими исследованиями, своими студентами, своими ассистентами (да, все они будут женщинами. Нет, мне все равно, если вы считаете это несправедливым).

Но я рада, что узнала, что раньше я нравилась Леви. Я рада, что впервые в жизни у меня будет отличный секс. Я рада, что у нас есть возможность спать вместе без всего того безобразия, которое возникает, когда мы вкладываемся в отношения. Я рада, что мы можем быть частью всего друг для друга некоторое время. Я рада быть здесь. С ним. Я даже могу быть счастлива.

— Я думаю, ты самый лучший, — говорю я, взъерошивая шерсть вокруг ушей Шредингера. — Он очень маленький.

— Он самый маленький.

Я улыбаюсь, глядя на идеальные пучки под его лапами. — Я всегда любила недотеп. Кошку?

— Я удивлен, что у того, кто любит кошек так сильно, как ты, нет…

— Нет одной?

— Я хотел сказать пяти.

Я хихикаю. — Есть Фелисетт…

— Я больше думал о существующих кошках.

Я смотрю на него. — Я бы с удовольствием посвятила свою жизнь воплощению культурного архетипа сумасшедшей кошатницы. Но это плохая идея.

— Почему?

— Потому что. — Я колеблюсь, и Шредингер мурлычет, прижавшись к моим пальцам. Моя любовь к нему не знает границ. — Я бы не выдержала.

— Чего не выдержала?

— Когда они умирают.

Леви бросает на меня любопытный взгляд. — Не годами. Десятилетия, иногда. И многое происходит между началом и концом.

— Но конец случается. Неизбежно. Все отношения между живыми существами заканчиваются где-то, как-то. Так уж устроено. Одна из сторон умирает, или ее вызывают другие биологические потребности. Эмоции преходящи по своей природе. Это временные состояния, вызванные нейрофизиологическими изменениями, которые не рассчитаны на длительное существование. Нервная система должна вернуться к гомеостазу. Всем отношениям, связанным с аффективными событиями, суждено закончиться.

Он кажется неубежденным. — Всем отношениям?

— Да. Это наука.

Он кивает, но потом говорит: — А как насчет полевок?

— А что с ними?

— Они объединяются в пары на