Александр Хьелланн - Яд Страница 13

Фру Венке горячо воскликнула:

— Все нужно заново перестроить! Все равно наступит время, когда все поймут, что бесчестно приносить в жертву целые поколения ради старых предрассудков и ради отживших доктрин.

Адвокат Карс колко произнес:

— Хм, мы здесь услышали немало красивых и возвышенных слов. И тут мой простенький практический вопрос, пожалуй, будет излишним.

— Не нужно столько яда, господин адвокат! — крикнула фру Венке. — Извольте, спрашивайте. Я не страшусь никаких ваших вопросов. Тем более что на моей стороне господин Мордтман.

— Извольте, кратко спрошу: зачем вы посылаете вашего сына в школу? Что вы хотите, чтобы он там изучил?

— На это я отвечу с истинным удовольствием. И пусть мой союзник будет совершенно спокоен — я буду отвечать осторожно. А кроме того, об этом вопросе я и сама не раз уже думала. Итак: мы — отцы и матери — сами чувствуем, как много нужно знать, чтобы хоть отчасти понять свое время, свое место в жизни и, прежде всего, свою задачу воспитателей детей. И конечно, если мы отдаем наших детей в школу, то главным образом для того, чтобы они вовремя приобрели те знания, которые требует жизнь. На основе своего горького опыта мы убеждены, что это так.

— А разве вам не кажется, что школа работает именно для этой цели?

— Нет! Школа чрезвычайно от этого далека. Возьмите, например, моего Абрахама… Ах, но где же мой мальчик? Он сегодня пропал на целый вечер…

Профессор Левдал, который как раз в этот момент вошел в салон, поспешил сказать своей жене, что он только что отослал Абрахама спать и что тот просил ее зайти на минуту к нему — пожелать спокойной ночи.

— Бедный мой мальчик! Я совершенно о нем забыла! Сейчас зайду к нему… Однако на чем я остановилась? Да, я сказала: возьмите, например, Абрахама. Вот уже девятый год он ходит в этот благословенный храм науки. Сначала все шло хорошо. Но в последние годы он, по-моему, поглупел и почти перестал чем-либо интересоваться. При этом он проявляет ужасную неосведомленность в любых житейских вопросах. Но самое горькое то, что он стал с презрением относиться ко всем реальным и полезным знаниям о нашем окружающем мире.

Микал Мордтман осторожно сказал:

— Ваш сын, фру Венке, живет в мире науки, и он, видимо, поднимается на высокий Парнас духа. Мне знакомо это состояние — я в свое время проделал этот обходный путь вокруг Парнаса.

— Что вы хотите сказать этими словами? — спросил адъюнкт Олбом.

— О, я могу вам пояснить, что означают слова господина Мордтмана! Я чую, о чем идет речь! — воскликнул адвокат Карс. — Нет сомнения, господин Мордтман принадлежит к современным противникам классического образования. Могу держать пари — он ненавидит латынь!

— Совершенно правильно, я ненавижу ее.

Тут захотели говорить многие, однако слово получил профессор Левдал. Он сказал Мордтману:

— Но ведь вы не станете отрицать, что этот прекрасный язык вырабатывает в любом ребенке способность к строгому и логическому мышлению?

— Я заметил, господин профессор, — ответил Мордтман, — что лишь в одном отношении латынь воздействует на любого человека — она делает его спесивым.

Адвокат Карс пробормотал, бросив злобный взгляд на Мордтмана:

— Некоторых из нас она действительно делает спесивыми…

Фру Венке, улыбаясь, сказала Мордтману:

— Вы несомненно правы! Я помню, в детстве меня ужасно сердило, когда мои долговязые двоюродные братья хвастались латинскими изречениями, в которых, по-моему, было не так уж много смысла. А, впрочем, меня и теперь раздражает, когда пожилые, солидные люди, не без горделивой усмешки, переглядываются друг с другом и цитируют латинские фразы.

Старый ректор, который до сего времени уклонялся от разговоров, поскольку беседа стала слишком горячей, поспешил воскликнуть:

— Но, дорогая фру Венке, это же невинное удовольствие — цитировать латинские изречения! Мы, латинисты, имеем же право радоваться нашей общей собственностью. Это у нас в некотором роде масонский знак!

Микал Мордтман, которому вдруг захотелось возражать до конца, сказал ректору:

— Вот именно это и является характерной особенностью старинного образования. Прежде считалось благом не просто знать что-то, а знать что-то такое, чего не знали другие. Это придавало некоторую пикантность науке, но и ограничивало ее узким кругом людей. Однако в наше время только очень немногие посылают своих детей в школу, чтобы их там учили на такой старинный манер.

После этой речи Мордтмана наступила пауза. И тогда фру Венке поднялась, чтобы пойти пожелать доброй ночи своему сыну. Кроме того, было уже поздно, и надлежало распорядиться об ужине.

Речь Мордтмана вызвала крайнее возмущение среди ученых мужей. Напротив, кое-кто из старых коммерсантов был даже втайне доволен сказанным.

Адвокат Карс, у которого появилось неистребимое желание продолжать эту дискуссию, поспешил сказать фру Левдал:

— Очень жаль, но с вашим уходом угаснет этот интереснейший разговор. Вы собирались рассказать нам о практических вопросах — что именно следует изучать. Быть может, вы перечислите предметы?

Фру Венке торопливо ответила:

— По-моему, следует изучать естественную историю, медицину, законоведение, астрономию…

Профессор Левдал переспросил жену:

— Ты, кажется, назвала медицину?

— Да, конечно, необходимо знать свое собственное тело, его болезни и лекарства.

— Нет, Венке, это ни к чему…

— Однако, Карстен, ты сам не раз говорил: если человек с юных лет заботится о своих глазах, то ему не угрожает перспектива быть полуслепым калекой. А как наши дети могут заботиться о своих глазах? Ведь в школе они слышали о них только изречение: если твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его! А как они могут заботиться о своем теле, если школа учит их, что наше тело является только лишь жалкой и недостойной оболочкой для бессмертной души!

Адъюнкт Олбом, ярость которого возрастала с каждым услышанным словом, нашел, наконец, повод для того, чтобы наброситься на своих противников. Слепая кишка крикнул фру Венке:

— Вы сказали: законоведение, юриспруденция! Так неужели, по-вашему, мальчики должны изучать в школе науку о крючкотворстве?!

— Разумеется, они должны знать законы своей страны, должны понимать — как и кем соблюдается порядок и справедливость… А вот, например, спросите моего Абрахама: как, допустим, ведется судебный процесс? Да он слова не сможет ответить на этот вопрос! А ведь Абрахам вообще способный мальчик.

Микал Мордтман сказал:

— A вот curules, aediles, tribuni plebis[10] и т. п. ваш Абрахам расскажет бойко и со знанием дела.

— Да, этим старинным вздором у него, у бедняги, заполнена голова! И при этом он ничего не знает о своей родине, о конституции и о борьбе народа за свою свободу…

Некое лихорадочное состояние охватило всех присутствующих. Многие громко заговорили. Послышались возгласы:

— Но ведь это политика!.. Это уже чистая политика… Неужели, по-вашему, наши дети должны изучать политику?

Микал Мордтман счел возможным твердо ответить:

— Да! Несомненно, дети должны изучать политику.

Среди гостей возникло какое-то волнение. Многие явно возмутились. И даже фру Венке почувствовала себя несколько озадаченной. И тут гул голосов перекрыл высокий дискант адъюнкта Олбома.

— Боже ты мой милосердный! — взвизгнул Слепая кишка. — Сжалься над нами! Уже, по их мнению, мальчики должны толковать о политике как взрослые!

Мордтман поспешно заметил:

— Явление не редкое, когда взрослые обсуждают политику как мальчики. Господин адъюнкт, кажется, считает это более приемлемым?

Фру Венке улыбнулась, взглянув на Мордтмана, и поспешила к своему сыну.

Однако воинственное настроение у гостей не исчезло с ее уходом. Гости, впрочем, разбрелись по другим комнатам и там чуть не до смерти напугали мирных игроков в карты — они толпами стояли между столов, продолжая спорить, а по углам они сходились один на один, кричали и, словно петухи, наскакивали друг на друга. Их раскрасневшиеся лица и всклокоченные волосы довершали воинственную картину.

Пожалуй, никто из гостей не соглашался полностью с дикими идеями фру Венке и этого чужака Мордтмана. Однако многие считали, что в этих идеях есть нечто разумное. Впрочем, люди, получившие классическое образование, доказывали обратное и спорили как бешеные. Еще бы: они не привыкли, что кто-нибудь из их рядов так открыто и прямо изменил бы им, да еще в присутствии всех этих селедочных шкиперов и мелочных торговцев.

Весь ужин прошел в горячих спорах. И даже когда гости покинули дом, на улицах в эту тихую ночь слышались громкие слова: реформа… латынь… эфор… политика…

Когда Микал Мордтман прощался с хозяйкой, она опять протянула ему обе руки и опять горячо и с улыбкой благодарила его за отличную помощь.