Василий Ардаматский - Последний год Страница 23

Но все равно Эрзерум действительно частность, никак не меняющая всей картины войны. В эту зиму Николай с особо острой тоской ощущал эту проклятую, бесконечную войну и все, что она вызывала внутри России. Однажды ему приснилось, что он ночью в легкой солдатской шинельке стоит один посреди снежного поля, посреди воющей вьюги, вокруг не видать ни зги, а какой-то потусторонний голос со слепого неба повелевает ему: иди, иди, иди… А он будто окаменел и не может шага сделать… Он потом не раз вспоминал этот леденящий сон и зябко при этом ежился. Действительно проклятая, бесконечная и неподвластная война. Последнее время он среди окружавших его в Ставке военных все реже произносил ставшие трафаретными слова о грядущей победе. Она, эта победа, была не видна, как не видно было, куда идти в той приснившейся ему метельной ночи…

Так или иначе, а открытие Думы надо готовить, все говорят, что оставлять этот клапан закрытым опасно. Пусть выговорятся. Между прочим, он эту тревогу и не совсем понимает, ибо это требовало от него отказаться от привычного взгляда на российское общество, всегда представлявшееся ему монолитным сплавом образованного дворянства, делового купечества, преданного чиновничества и трудолюбивого крестьянства. А теперь, если верить всяким советчикам, уже ни на кого целиком положиться нельзя. Дума, конечно, мерзость — для нее вообще нет ничего святого, а вот надо к ней подлаживаться…

В это утро Николай пригласил в Царское Село министра внутренних дел Хвостова и начальника охранки Глобачева. Они приехали вместе и терпеливо ожидали в приемной, когда их пригласят в кабинет царя. Тихо разговаривали, держа на коленях папки «к докладу». Хвостов, уже почувствовавший сгущавшиеся над ним тучи, но реальной опасности еще не сознававший, задавал

Глобачеву зондажные вопросы, но тот отвечал сдержанно, немногословно и больше уклончиво…

— Что там болтает Распутин об открытии Думы? — спросил Хвостов.

— Ничего умного, — пожал плечами генерал…

— Вас не тревожит сводка по Штюрмеру? Глобачев улыбнулся:

— Мне по должности тревожиться не положено…

— Речь-то все-таки идет о министре-председателе, — заметил Хвостов. Глобачев глянул на министра с притворным испугом:

— Вы готовы его кем-нибудь заменить?

Хвостов надолго замолчал, испытывая досаду, что этот генерал, в конечном счете ему подчиненный, позволяет себе так с ним разговаривать. Но надо терпеть — Хвостов прекрасно знает, что такое охранное отделение и какие у него, в общем не подвластные ему, возможности…

Первого и одного в кабинет пригласили генерала Глобачева. Хвостов рассудил это так: царь хочет сначала получить всю необходимую информацию, а уж потом говорить с ним о делах практических. Но какую информацию понес туда Глобачев? К чему надо быть готовым?

Меж тем Глобачев уже отвечал на первый вопрос Николая, и, конечно же, это снова был вопрос о Думе, Глобачев его ждал и хорошо продумал ответ. Его задача сейчас не встревожить монарха настолько, чтобы у него возникла мысль Думу не открывать. Глобачеву, как, может, никому другому, известно, до чего накалено общество и как назрела необходимость приоткрыть клапан хотя бы в Думе.

— Ваше величество, ничего экстраординарного в агентурных материалах в связи с предстоящим открытием Думы нет… — спокойно, ровным голосом докладывал Глобачев. — Общая реакция положительная даже при том, что о вашем решении быть на открытии Думы никому не известно. Однако положительная реакция имеет разные предпосылки в зависимости от субъекта, чье высказывание нами зафиксировано. Но, подчеркиваю, общая тональность положительная. А наша поездка в Думу эту тональность, конечно, усилит.

— Что говорят в самой Думе? — спросил царь.

— Приведу, ваше величество, наиболее резкое высказывание ультралевого депутата Чхеидзе. Причем, как это ни огорчительно, ему стало откуда-то известно о возможности посещения Думы вами. Откуда он получил эту информацию, мы выясняем.

— Это же крайне возмутительно, генерал! — осерчал царь. — В который раз так случается, что важнейшая информация секретного порядка просачивается?!

— Разделяю ваше возмущение, ваше величество. В данном случае предварительные данные дают основание полагать, что информация получена из дворцовых кругов, возможно, от Распутина…

У Николая даже жила на лбу вспухла от гнева.

— Прошу установить это точно. — Он бесцельно переложил на столе бумаги и сказал тихо — Это знать он не мог… — И все-таки он об этом с женой поговорит, и она в эти дни запишет в своем дневнике: «…что бы ни происходило вокруг, а отвратительные злые люди клевещут на Друга, будто он виноват во всем…»

А Глобачев промолчал, он-то точно знал, что эта информация пошла от Распутина, а в Думу ее принес редактор «Гражданина» Мещерский, весьма близкий к распутинскому кругу. Наконец, только Распутин мог знать такую подробность, что царица против поездки мужа в Думу.

— Все же что говорят сейчас в Думе? — спросил царь, желая уйти от неприятной темы.

— Так вот, высказывание Чхеидзе: «Нам хотят закрыть рот монаршей десницей», — бесстрастно прочитал по бумаге Глобачев и быстро добавил — Тут ни удивляться, ни возмущаться нет необходимости — Чхеидзе есть Чхеидзе. А вот гласный из националистов Половцев по поводу возможного посещения Думы вами выразился так: «Это напомнит всем, что Дума — государственное дело, а не сходка безответственных крикунов».

— Вот это правильно, — заметил Николаи. — Это какой же Половцев?

— Тот самый, ваше величество: Россия для россиян и так далее. Но замечу, к слову, убеждения его похожи на флюгер, и не дай бог, если ветер сильный.

Царь улыбнулся:

— Я его помню, помню — излишне горяч и не очень разборчив в выражениях, но все же патриот, ничего не скажешь…

— Вообще, ваше величество, атмосфера в самой Думе вокруг открытия спокойная, но что будет там, когда начнется будничная говорильня, ни за что поручиться нельзя.

— Я надеюсь, что мое посещение Думы многих приведет в рассудок. Ну а если они снова распояшутся, закроем Думу в два счета. Я собираюсь дать Штюрмеру заблаговременно подписанный мною рескрипт о закрытии Думы, и он, если что, сразу же вынет его из портфеля. А никаких уличных эксцессов произойти не может?

— Исключено, ваше величество. Вместе с начальником департамента полиции мы продумали абсолютно надежную блокировку всего района Таврического дворца. Министр Хвостов наш план утвердил… — Имя Хвостова названо генералом умышленно небрежно, походя, расчет генерала точный — немедленно последовал столь же небрежный вопрос царя:

— Ну, как Хвостов?

— В каком смысле, ваше величество?

— Как вам с ним работается?

Глобачев чуть пожал плечами, шевельнув погоны:

— Моя служба, ваше величество, все же сама по себе… — Летучая пауза… — Мне он не мешает.

— А кому-нибудь мешает? — натянуто улыбнулся царь.

— Мне трудно ответить, ваше величество. Но он человек энергичный, настойчивый, в задуманном не уступчивый, а это далеко не всем и не всегда нравится.

— Я думал об этом, — тихо обронил Николай, невольно подтверждая все данные, пришедшие за последнее время в руки Гло-бачева о неприятии Хвостова в определенных кругах. И совершенно ясно, что об этом известно царю и он об этом думает… Можно забросить еще один крючок:

— С другой стороны, ваше величество, со времени его назначения прошел столь малый срок, что всякое суждение, тем более осуждение, может оказаться поспешным.

— Да, конечно, — согласился царь. — Но меня, и именно в связи с этим, огорчило, что вы назвали имя Распутина. Я-то как раз собирался просить вас как-нибудь потактичнее дать понять Хвостову, что вряд ли ему стоит… — Царь замялся и произнес раздраженно: — У него достаточно серьезных дел, чтобы тратить время и силы на некрасивую борьбу с человеком, которому доверяет двор…

Вот оно, главное, что чаял услышать генерал, — агентурные данные подтвердил сам царь: Хвостов ведет войну против Распутина, и это может кончиться для него катастрофой — подобные сюжеты проходили через охранку уже не один раз…

— Ваше величество, все же мне неудобно давать советы министру, которому я, в конечном счете, подчинен… — Глобачев, кроме всего, не хочет, как бы то ни было, лезть в эту взрывоопасную ситуацию.

— Мне вы подчинены в большей степени, — холодно обронил царь, и Глобачеву предстоит немало подумать над этой монаршей фразой, чтобы решить для себя, была ли она подтверждением просьбы царя дать полезный совет Хвостову.

— Я хотел бы получить, и побыстрее, хотя бы краткую, но пофамильную характеристику левого крыла Думы.

— Пожалуйста, ваше величество. — Глобачев взял из папки сколотые листы бумаги и положил на стол. Царь взял их, тут же начал читать, и чтение это явно оказалось интересным — он перевернул страницу, другую, начал читать третью и только тогда отложил документ в сторону, сказав: