Василий Ардаматский - Последний год Страница 24

— Ваше величество, все же мне неудобно давать советы министру, которому я, в конечном счете, подчинен… — Глобачев, кроме всего, не хочет, как бы то ни было, лезть в эту взрывоопасную ситуацию.

— Мне вы подчинены в большей степени, — холодно обронил царь, и Глобачеву предстоит немало подумать над этой монаршей фразой, чтобы решить для себя, была ли она подтверждением просьбы царя дать полезный совет Хвостову.

— Я хотел бы получить, и побыстрее, хотя бы краткую, но пофамильную характеристику левого крыла Думы.

— Пожалуйста, ваше величество. — Глобачев взял из папки сколотые листы бумаги и положил на стол. Царь взял их, тут же начал читать, и чтение это явно оказалось интересным — он перевернул страницу, другую, начал читать третью и только тогда отложил документ в сторону, сказав:

— Весьма любопытно, Константин Иванович, и мне по душе, что вы это заблаговременно сделали… Но каков ноев ковчег?! Всякой твари по паре.

— Именно, ваше величество. Но в этой их разномастности я позволю себе усматривать и положительное свойство — никакого объединения там произойти не может.

— Да уж, да уж, — улыбнулся царь… — В одну коляску впрячь нельзя осла и трепетную лань…

Глобачев почтительно посмеялся, но его ум, приученный цепко следить за словами собеседника, отметил, что царь цитирует басню неточно… Потом спросил:

— Ваше величество, программа лично вашего действия при открытии Думы разработана?

— Ну какая там может быть программа? Молебен, надо думать, какое-то их слово ко мне, я отвечу, и все… У вас ко мне есть что-нибудь еще?

— Хочу просить, ваше величество, разрешить мне оставить вам записку по поводу большевиков. Я все больше склоняюсь к тому, что мы в этом направлении либеральничаем, и предлагаю несколько конкретных мер по обузданию этой опасной публики.

— Оставьте, я ознакомлюсь… Что еще?

— Имеем новые данные о Гурлянде.

— А что он еще может? Его эра давно кончилась вместе с его духовным отцом Столыпиным.

— Ваше величество, эта личность умна и необычайно изворотлива. Мы из нескольких источников имеем совершенно надежную информацию, что премьер Штюрмер готовит ему значитель-. ную должность.

— Штюрмер мне об этом ничего не говорил.

— Зато говорил самому Гурлянду, а тот говорил уже многим. А ведь он как был ярый столыпинец, так и остался.

— Проследите за этим, а я Штюрмеру скажу при случае, что столыпинская челядь нам не нужна.

— Ваше величество, разрешите высказать предположение? Возле Гурлянда есть свой круг людей, которые не могут нас не интересовать. Так не лучше ли будет иметь этого Гурлянда под рукой, но не у Штюрмера, а у нас. Ведь он до сих пор числится чиновником нашего министерства. Может, сделать так: пока Штюрмер его еще не назначил, мы потребуем от Гурлянда исполнения каких-то обязанностей по его причисленности к нам, это позволит нам видеть его регулярно и изучать его окружение. Но есть и другой ход — Гурлянд лезет в акционерное общество «Треугольник», скупает его акции. Его можно впихнуть даже в правление общества, и тогда он там завязнет крепко…

Царю что-то начало не нравиться, что ему говорят про какие-то сыщицкие тонкости, и он поднятием руки остановил Глобачева:

— Сами, пожалуйста, разберитесь.

— Слушаюсь, ваше величество. Последнее, с вашего разрешения: при чтении моей записки обратите особое внимание на раздел о подрывной деятельности большевиков на фронте. Это очень опасно, ваше величество, при том, что мы наблюдаем, как лица командного состава армии явно уклоняются от решительных мер.

Царь кивнул и выразительно посмотрел на часы…

Глобачев встал и, сделав поклон, ушел…

Дождался своего череда и Хвостов. Он сразу же заметил: царь чем-то недоволен и к нему явно холоден — еще недавно он выходил из-за стола ему навстречу, подавал руку, а сейчас даже не встал…

Хвостов подготовил для разговора пять вопросов и, усевшись за приставной столик, уже начал выкладывать на него свои бумаги, и вдруг услышал:

— Алексей Николаевич, я вас долго не задержу, да и у меня надвинулись другие дела… — Хвостов перестал таскать из портфеля бумаги, поднял выжидательно голову. — Я хочу вас попросить только об одном: займитесь сейчас только Думой… и больше ничем.

— К открытию Думы все готово, — поспешно сообщил Хвостов.

— Открытие — это только начало ее работы, а меня интересует Дума после открытия… после, Алексей Николаевич. Вам следует быть в курсе каждого часа работы Думы и предпринимать все необходимое, чтобы мы не имели там огорчительных сюрпризов. Еще раз хочу сказать вам — занимайтесь только этим… Только…

— Понимаю, ваше величество… — пробормотал Хвостов. Он все отлично понимал и уже не жалел, что ему не пришлось докладывать свои вопросы, в конце доклада он собирался снова говорить о дискредитации престола Распутиным…

Тут бы ему и остановить свою войну со святым чертом, но на это у него понимания не хватило.

Возвращаясь в Петроград, он смотрел из автомобиля на безбрежные снежные равнины и все решительнее думал о том, что надо побыстрее завершить тщательно продуманную им радикальную операцию против Распутина. Да, именно побыстрее, ибо опоздание тут смерти подобно…

Манус совет Грубина принял. Вернее будет сказать, совет пал на уже хорошо подготовленную почву. Манус и сам был человеком достаточно умным, чтобы точно и трезво оценить обстановку в стране и понять, что сейчас действовать ему в одиночку, без поддержки в верхах, попросту опасно. Он очень болезненно пережил позорную для себя историю, когда в начале шестнадцатого года у него вырвали из рук по всем статьям ему принадлежавшее миллионное дело с ремонтом товарных вагонов. Он пустил в ход свои привычные связи, не пожалел денег на «смазку», но ничего сделать не смог. Все решил какой-то третьестепенный чиновник министерства путей сообщения, отыскавший в томах уложений и инструкций бог весть когда внесенный параграф, по которому сделка Мануса была объявлена незаконной. Еще тогда Манус подумал: имея ход к министру путей, я бы вам показал параграф…

В общем, Манус ринулся искать связи в верхах, чтобы вместе с деньгами делать и свою политику.

Главным его контрагентом по таким делам стал рекомендованный Грубиным Николай Федорович Бурдуков — несколько странный чиновник из министерства внутренних дел. Странный тем, что, будучи причисленным к министерству внутренних дел в чине шталмейстера, он ничем определенным там не занимался и вообще неделями мог не бывать на службе. Но вместе с тем он мог оказаться причастным к самому важному делу министерства. Это был человек хитрый и болезненно жадный к деньгам, будучи чиновником уже в летах, он о дальнейшей карьере не помышлял и поставил себе целью приобрести солидный капитал. Возле Мануса он сразу почувствовал запах больших денег. И чем большие доходы виделись ему впереди, тем тоньше и изощреннее он действовал. Бурдуков отлично знал все ходы и выходы в высших государственных сферах и, кроме всего, был близок с комендантом царскосельского дворца генералом Воейковым, который, в свою очередь, был на короткой ноге с царем, и это особенно льстило Манусу… Располагал Бурдуков связями и в других полезных местах. У самого Мануса обнаружился лисий нюх на полезных людей, на него уже работало несколько человек, и один стоил другого. Возле него оказался князь Михаил Михайлович Андронников. Это была удивительная личность. Он был никто, хотя его принадлежность к какому-то княжескому роду Кахетии была бесспорной. Он был ничто, но обладал, хотя и невысоким, государственным чином коллежского регистратора. Отчисленный за неуспеваемость из Пажеского корпуса, где он только потом не работал: и в министерстве внутренних дел, и даже при обер-прокуроре Святейшего синода. Жил он припеваючи и все время был на поверхности столичной жизни — его имя то и дело мелькало в газетах. Его знали все царские министры и сановники. Более того, одни с ним считались, а другие даже побаивались его. Средства к жизни он зарабатывал различными коммерческими предприятиями, особых успехов тут у него не было, но он всегда был с деньгами. Однако не коммерция была его главным занятием. Это был аферист, жулик, действовавший с удивительной по своей простоте отмычкой… В день рождения какого-нибудь министра он отправлялся к нему с частным визитом (как не принять князя!), дарил ему иконку и вручал поздравительное послание, написанное таким возвышенным стилем, что до его смысла трудно было добраться. Но было очевидным, однако, что поздравитель преклоняется перед министром, считает его выдающимся служителем царя, надеждой России. Кроме иконки и поздравления, он вручал министру… сплетню. Например, что об этом министре говорит другой министр. Причем сплетня не была выдуманной, так как некоторое время назад он побывал с визитом у того, другого министра и нарочно втянул его в разговор о министре этом. В ответ сей министр говорил, что он думает о министре том, а с этим князь немедленно бежал к министру тому. И вот уже два государственных деятеля были завязаны князем в крепкий узел и впредь нуждались в его полезной информированности. Теперь князь уже выполнял их прямые поручения: узнать, что думает о нем тот или другой из круга влиятельных лиц. А всех повязанных им деятелей Андронников использовал для проталкивания денежных дел, ходатаем по которым он нанимался к кому угодно за немалые гонорары. Карьеризм, коррупция были тем болотом, в котором распрекрасно чувствовал себя князь Андронников. А если добавить еще, что у него были связи с фрейлиной царицы Вырубовой и Григорием Распутиным, станет понятным, как много мог сделать князь для Мануса и его дел. Однако Манус все же его опасался — уж больно легок, несерьезен был этот лощеный толстяк. Поэтому сам он с князем никогда не встречался — все делалось через Бурдукова.