Томмазо Ди Чаула - Голубая спецовка Страница 26

Первый токарный станок, с которым мне пришлось иметь дело, был ручной, то есть не электрический. Это было на маленькой фабрике, затерянной в глуши Лечче. Малюсенькая такая фабричка, размером чуть больше сортира. Я вертел ручку, а хозяин работал на станке. Время от времени из механизма выпадала какая-нибудь деталь — то гайка, то шайба, то валик. Все они были грязные, черные от смазки. А мне приходилось их очищать в консервной банке с нефтью. На банке с надписью «Tomatoes» были нарисованы три красных, как огонь, помидора. В самой же банке плескалась самая что ни на есть грязная, загаженная нефть. И хотя токарный станок разваливался на ходу, хозяину удавалось на нем работать, а я как сумасшедший вертел ручку. Временами с улицы, обычно безлюдной, доносились крики жестянщика: он починял не только корыта, но и зонты. В цехе у нас под ногами вечно путались куры (супруга хозяина держала их больше дюжины). Шло время, но ремесло я так и не освоил, потому что целыми днями только крутил ручку да еще бегал для хозяйки в магазин за хлебом, за вином, а то на площадь за зеленью и овощами; иногда хозяйка заставляла раскладывать на террасе белье для просушки или укачивать ребенка. Продержался я у них не больше месяца.

Опять поругался с мастером, который потребовал, как обычно, сведения о выработке. «Да отстанешь ты от меня наконец? — огрызнулся я. — Чего тебе надо, чего ты добиваешься? Чтобы предприятие получило прибыль, а из меня выжали на сотню лир больше? Где ты был, когда директора прикарманивали десятки миллионов? Может, спал или делал вид, что оглох? Вспомни Чефиса из ЭНИ, который обеспечил себе шикарное будущее. И отойди от моего станка. Ступай лучше сам поработай. Попроси себе станок и подавай личный пример. А то за тридцатку в месяц к зарплате из тебя сделали шпиона, шакала, тюремного надзирателя…»

Самое интересное — что, когда все понемногу улеглось, многие товарищи открыто выразили мне свое возмущение. Так, видите ли, не разговаривают с начальством. Да, действительно, так с начальством разговаривать нельзя, потому что начальник — это бог, сошедший на землю, бог в белом халате, а в бога положено верить слепо, обожать его и лизать, лизать…

Министр внутренних дел Коссига нес на своих плечах гроб с телом полицейского, погибшего в вооруженном столкновении с грабителями. Министр труда Тина Ансельми никогда не носит на себе рабочих, погибших в результате несчастных случаев на производстве, хотя они гибнут в несметном количестве. Полагаю, она не занимается этим, потому что иначе не смогла бы заниматься больше ничем другим. Много гибнет нашего брата, только говорят об этом мало, очень мало, разве что в самом крохотном уголке газеты. Зато спортивной жизни всегда посвящены две полные страницы с бесконечными подробностями.

Несчастные случаи на производстве — огромная проблема. К сожалению, ее пытаются решить с помощью круглых столов, или же направляют одних и тех же ездоков на профсоюзные курсы в приморских пансионатах, или в лучшем случае увешивают стены цехов предупреждающими табличками. По-моему, наиболее сведущ в этой области сам рабочий, который стоит непосредственно у станка. Несчастные случаи прежде всего происходят из-за невыносимого производственного ритма. Другая причина — расписание работы. Недолго попасть в переделку рабочему, который, поднявшись утром в 4.30, обязан в 6.00 быть за станком в полной готовности, хотя он уже утомлен, подавлен и не выспался. То же самое относится и к ночной смене. Еще одна причина кроется в старых станках, которые вдруг ни с того ни с сего словно с цепи срываются. Необходим регулярный общий контроль за техническим состоянием всех станков, но такой контроль осуществляется крайне редко, так как на период проверки станок оказывается непроизводительной единицей. Далее: перемещение рабочего на другой участок. То, что удобно хозяину, опасно для рабочего: он не может с легкостью менять станки. Известно, что у каждого станка свои дефекты, свои тонкости и хитрости, а этому невозможно обучить на поверхностных и поспешных подготовительных курсах.

Раздевалки, время 15.00. Выходит первая смена, мы снимаем спецовки; мимо раздевалок валит в столовую народ: там будет собрание. Приятно видеть такое скопление людей. Идут белые халаты, идут женщины из административного корпуса — у них халаты голубые. Идут синие спецовки, грязные и чистые, идут и болтают, а мы переодеваемся и глядим на эту вереницу — нарочно оставили открытыми все двери. Они распахнуты еще и потому, что стоит жара, безветрие, духота, за окнами заливаются цикады, и мы с грохотом швыряем свои тяжелые башмаки в глубь железных шкафов. Переодевшись, смешиваемся с толпой. Собрание всегда как-то возбуждает. Мы чувствуем, что здесь происходит или готовится что-то очень значительное, и мы, рабочие, ощущаем себя значительными, поскольку участвуем в этом.

Сидел несколько дней назад на террасе, дышал свежим воздухом, как вдруг из темноты послышались неистовые звуки лягушачьего хора. У меня едва слезы не брызнули, так давно я не слышал лягушек. Когда они квакают, все вокруг становится мягким и глубоким. Такое же впечатление простора, бесконечности и загадочности возникает, когда из дальних деревень доносится лай собак. Однако лягушки пели недолго. Поскольку наполненные гнилой водой пилоны раздражали жителей квартала, было решено засыпать их землей — пригнали пять-шесть самосвалов и похоронили пилоны. Кстати, пилонами у нас называют квадратные водоемы, которыми пользуются для поливки огородов. Одни люди поднимают воду из колодца и заливают в пилоны, а другие зачерпывают ее оттуда и льют на грядки.

Нынче утром, когда я работал на токарном, меня укусила оса. Непонятно, откуда она прилетела, как проникла в цех, и тем более непонятно, почему сразу не подохла. Родители посылали меня за водой к источнику; там всегда было полным-полно всевозможных ос, малюсеньких и больших, как вертолеты, желтых и синих. Фонтан кишел осами, но те не кусались: садились осторожно к самой кромке воды или даже на ее поверхность, улетали и вновь возвращались. Приходилось их побеспокоить, когда набирал воду ведерком.

В наше время существует гораздо больше, чем раньше, возможностей узнать, что происходит в мире. Было время, когда «Униту» читали как Евангелие, верили каждому слову. Сегодня же выходят десятки газет, располагающихся еще левее, на радикальных позициях. Занимающийся политикой гражданин становится от чтения этих газет еще более решительным и оголтелым. Кому все равно, тому и дальше будет все равно, что бы он ни читал. Во всяком случае, чтением газет сегодня вопрос не решишь, так как одной газеты недостаточно; чтобы как следует оценить факты, необходимо читать несколько газет. Разумеется, нам должны выделить время, необходимое для чтения и желательно — оплаченное, чтобы поощрить нас, чтобы держать в курсе дела, чтобы повысился качественный уровень жизни в стране. Необходимы удобные и уютные читальные центры, которые посещала бы наиболее активная часть населения.

Изобрели новую игру для богатых — дельтаплан, приспособление, использующее силу ветра. Господа постоянно ищут новых ощущений и мучаются, что бы еще такое изобрести. Рабочие тоже летают. Жаль только, что летают они всего лишь раз в жизни, сорвавшись с лесов или с моста, и больше уже не поднимаются.

Ходят разговоры о переводе группы рабочих в другой разряд; по этому поводу много волнений и пересудов. Профсоюзники, как всегда, молодцы: откопали новое слово для обозначения тех, кто несправедливо киснет в низших разрядах. Отныне и впредь их будут называть «эклатантами». Повышение разряда всегда сопровождается страстями. Утром сегодня один из рабочих, узнав, что ему отказано в повышении, взревел, как буйнопомешанный, и чуть не убил профсоюзника, на которого ему указали как на виновника несостоявшегося повышения; потом принялся исполнять что-то вроде похоронных завываний, потом зверски ругался, потом причитал, словно над подохшим ослом. Наконец, рыдал в полном отчаянии. Во время всего этого представления шпиндель станка вхолостую вертелся, причем с такой скоростью, что в воздухе раздавался свист.

Сегодня утром я, рабочий машиностроительной отрасли, дитя ВИКТа, ИСТа, ИКПТ, племянник ФТМ[15], взявшись за рукоятки токарного станка, почувствовал себя полным дерьмом и принялся орать как сумасшедший, что жить надоело, хочу вновь мотыжить землю, заклинать змей, готовить смеси ядовитых трав, плясать пиццика-пиццика и тарантеллу и таскать козу за хвост.

Сегодня под предлогом жары закрасили все стекла на потолке. Закрасили жутким синим цветом так, чтобы ни капли живого света не дошло до рабочих. Ни капли солнца. Рабочие обязаны пребывать в тени и не должны видеть ни одной зеленой травинки. Тем более мака. Иначе рабочие взбунтуются, и их не сдержать. Пусть даже воробей не прошмыгнет в цех. А я стою тихонько в своем углу, таращу глаза да посмеиваюсь. Где им понять: весну я чую по запаху, нюх у меня что у охотничьей собаки. Стою за стеной железных заготовок, голова болит, где-то в мозгу звучит старинная, жалобная песня крестьян, и от этого до боли хочется плакать. Бежать бы отсюда, но не могу, хотя нас у ворот никто не сторожит. Все очень просто, достаточно перелезть через ограду. Но вскоре я больше ни о чем не думаю, жду обеда; до 15.00 осталось совсем немного. Привыкаю к мысли о том, что всякий раз в конце рабочего дня я как бы ухожу в отпуск, такой маленький, фиговый отпуск.