Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе Страница 43

Вскоре тетки вернулись, и так как вице-король уведомил, что целый день не увидит меня, то привели тайком Эльвиру и Лонсето. Тут веселье стало общим, мы смеялись от всего сердца, – так что даже тетки, радуясь минуте роздыха, вынуждены были разделить нашу радость.

Уже поздно вечером мы услышали звон гитары и увидели вице-короля, окутанного плащом и прячущегося за соседним домом. В голосе его, хоть и не юношеском, все же было очарование, а в отношении искусства он сделал большие успехи, говорившие о том, что и в Америке вице-король не забросил занятий музыкой.

Маленькая Эльвира, хорошо зная обычаи женской учтивости, сняла одну из моих перчаток и бросила ее на улицу. Вице-король поднял ее, поцеловал и спрятал за пазуху. Но не успел я дать вице-королю это доказательство моего расположения, как мне показалось, будто на моем счету сразу прибавилось сто ударов розгой – как только он узнает, какая я Эльвира! Мысль об этом так меня опечалила, что мне захотелось только одного: скорей спать. Эльвира и Лонсето простились со мной в слезах.

– До завтра, – сказал я.

– Может быть, – ответил Лонсето.

Я лег в той комнате, где была постель моей новой тетки. Раздеваясь перед отходом ко сну, мы старались делать это как можно скромней.

На другой день тетка моя Даланоса разбудила нас утром сообщением, что Лонсето и Эльвира ночью бежали, и неизвестно, что с ними теперь. Новость эта поразила как громом бедную Марию де Торрес. Что касается меня, я подумал, что не могу сделать ничего лучшего, как стать вице-королевой Мексики – вместо Эльвиры.

Посреди этого рассказа к вожаку табора пришел один из его доверенных – дать отчет о событиях дня. Цыган встал и попросил позволенья отложить дальнейшее повествование до завтра.

Ревекка с раздражением заметила, что всегда кто-нибудь прерывает нас на самом интересном месте; потом разговор пошел о разных безразличных предметах. Каббалист сообщил, что до него дошли вести о Вечном Жиде: тот уже миновал Балканский хребет и скоро будет в Испании. Как провели весь этот день остальные, я не знаю, – перехожу поэтому к следующему, оказавшемуся гораздо более богатым событиями.

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

Проснувшись чуть свет, я вдруг решил посмотреть на страшную виселицу Лос-Эрманос в надежде опять найти там какую-нибудь жертву. Прогулка не оказалась напрасной, так как я действительно нашел там человека, лежащего между двумя висельниками. Несчастный казался совсем бесчувственным и похолодевшим, – однако, дотронувшись до его руки, я убедился, что жизнь в нем еще теплится. Я принес воды и побрызгал ему в лицо, но, видя что он нисколько не приходит в себя, взвалил его себе на плечи и вынес из виселичной ограды. Он медленно очнулся, вперил в меня безумный взгляд, потом вдруг вырвался и побежал в поле. Некоторое время я следил за ним глазами, но, видя, что он кинулся в кусты и легко может заблудиться в этой пустынной местности, счел своей обязанностью пуститься за ним вдогонку и остановить его. Незнакомец обернулся и, видя, что его преследуют, прибавил ходу; наконец он зашатался, упал и ранил себе голову. Я обтер ему платком рану, потом обвязал ему голову, оторвав лоскут от своей рубашки. Незнакомец ничего не говорил; тогда, ободренный его покорностью, я взял его под руку и отвел в табор. За все это время я не мог добиться от него ни слова.

В пещере все уже собрались к завтраку; для меня было оставлено место, ради незнакомца потеснились, не спрашивая, ни кто он, ни откуда. Таковы обычаи испанского гостеприимства, которых никто не смеет нарушать. Незнакомец принялся пить шоколад с видом человека, безумно нуждающегося в подкреплении сил. Старый цыган спросил, не разбойники ли так его поранили.

– Нет, – ответил я, – я нашел этого сеньора лежащим в обмороке под виселицей Лос-Эрманос. Очнувшись, он тотчас пустился бежать в поле; тогда, боясь, как бы он не заблудился в зарослях, я за ним погнался и уже готов был схватить его, как вдруг он упал. Быстрота, с которой он бежал, была причиной того, что он так себя покалечил.

Тут незнакомец положил ложечку и, обращаясь ко мне, с серьезным видом промолвил:

– Сеньор неправильно выражается, – это, конечно, следствие привитых ему в молодости ошибочных принципов.

Нетрудно догадаться, какое впечатление произвела на меня эта фраза. Однако я сдержался и возразил так:

– Сеньор незнакомец, смею тебя уверить, что мне с самых юных лет привиты самые лучшие принципы, которые тем более мне необходимы, что я имею честь быть капитаном валлонской гвардии.

– Я имею в виду, – прервал незнакомец, – принципы, лежащие в основе твоего суждения об ускоренном движении тел по наклонной плоскости. Если ты хочешь обнаружить причины моего падения, ты должен принять во внимание, что виселица расположена на возвышенном месте, и мне пришлось бежать по наклонной плоскости. Следовательно, надо рассматривать линию моего бега как гипотенузу прямоугольного треугольника, один катет которого горизонтален, а прямой угол ограничен этим катетом и перпендикуляром, опущенным из вершины треугольника, то есть из основания виселицы.

Значит, ты мог бы сказать, что мой ускоренный бег по наклонной плоскости так относится к падению вдоль перпендикуляра, как сам перпендикуляр – к гипотенузе. Этот ускоренный бег, определенный таким способом, и вызвал мое падение, а сама по себе быстрота тут ни при чем. Однако это нисколько не мешает мне уважать тебя как капитана валлонской гвардии.

После этого незнакомец снова взялся за свою чашку, оставив меня в недоумении, как мне отнестись к его доказательствам, потому что я не знал, серьезно он говорит или только хотел надо мной подурачиться.

Видя, что рассуждения незнакомца так на меня подействовали, старый цыган решил дать другое направление разговору и сказал:

– Этот благородный путник, видимо, в совершенстве владеющий геометрией, конечно, нуждается в отдыхе, так что не надо сейчас заставлять его говорить, и, если общество согласно, я заменю его, продолжив вчерашнюю историю.

Ревекка ответила, что ничего не может быть приятнее, и он начал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН Когда нас вчера прервали, я остановился на том, как тетя Даланоса прибежала с известием, что Лонсето убежал с Эльвирой, переодетой мальчиком, и какой ужас обуял нас при этой новости. Тетя Торрес, сразу потерявшая сына и племянницу, предалась неистовому отчаянью, а я, брошенный Эльвирой, решил, что мне остается только стать вице-королевой либо принять кару, которой я боялся пуще смерти.

Я как раз раздумывал над своим ужасным положением, когда дворецкий объявил, что все готово для продолжения путешествия, и подал мне руку, чтобы свести меня с лестницы. Голова моя была так полна мыслью о неизбежности для меня стать вице-королевой, что я, сам того не сознавая, важно поднялся и оперся на руку дворецкого с видом скромным, но не лишенным достоинства, так что бедные тетки, несмотря на все свое смятение, улыбнулись.

В этот день вице-король уже не скакал у моих носилок. Мы застали его в Торквемаде, у дверей постоялого двора. Милость, оказанная мной накануне, придала ему смелости: он показал мне мою перчатку, спрятанную у него на груди, и, подняв руку, помог мне выйти из носилок. В ту же минуту он взял мою руку, легонько пожал и поцеловал ее. Мне было приятно, что сам вице-король так со мной обращается, но тут же пришли на мысль розги, которые наверняка последуют за всеми этими знаками глубокого преклонения.

Нас оставили на четверть часа в комнатах, предназначенных для женщин, после чего пригласили к столу. Мы уселись в том же порядке, как накануне. Первое блюдо было съедено в нерушимом молчанье, но, когда подали второе, вице-король, обращаясь к тете Даланосе, сказал:

– Я узнал о шутке, которую сыграл с вами ваш племянник, вместе с этим бездельником, мальчишкой-погонщиком. Если бы это случилось в Мексике, они сразу были бы пойманы. Я приказал послать за ними погоню. Если мои люди их задержат, ваш племянник будет торжественно выпорот на дворе отцов театинцев, а мальчишку-погонщика отправят проветриваться на галеры.

При слове "галеры" сеньора де Торрес тут же лишилась чувств, а я, услышав о порке во дворце отцов театинцев, свалился с кресла.

Вице-король с самой утонченной любезностью помог мне встать; я немного успокоился и с самым веселым видом, на какой только был способен в эту минуту, дождался конца обеда.

Когда убрали со стола, вице-король, вместо того чтобы проводить меня в мои покои, отвел нас троих под деревья напротив постоялого двора и, усадив на скамью, сказал:

– Кажется, дамы немного испугались мнимой суровости, которая чувствуется в моем образе мыслей и которую я приобрел, выполняя разные обязанности. Но в действительности она чужда моему сердцу: я думаю, вы знаете меня только по некоторым поступкам, не догадываясь ни об их поводах, ни о последствиях; поэтому вам, наверно, будет интересно узнать историю моей жизни. Надо мне вам ее рассказать. Узнав меня лучше, вы, конечно, избавитесь от тревоги, которая вами сейчас вдруг овладела.