Владимир Петров - Черемша Страница 6

— А что вы скажете насчёт недавней оккупации Рейнской зоны? — Шилов наблюдал, как брезгливо морщился Крюгель от папиросного дыма, и это его забавляло: — И, в частности, о речи Гитлера в театре Кролля? Помните, в марте газеты подробно писали об этом?

— Речь фюрера была глупой и невежественной, а угрозы и хвастовство просто беспардонны, — горячился Крюгель. — И всё-таки возвращение Рейнской зоны в лоно матери-Германии есть справедливый шаг. Это убедительно показал и проведённый там плебисцит.

— Но это же первый шаг к войне. И он уже сделан. Теперь вскоре последуют другие шаги.

— Нет, нет! Немецкий народ не будет воевать. Он жаждет восстановления справедливости, возвращения Германии незаконно отнятого. И на этом он поставит точку.

— Уверяю вас, для Гитлера это только разбег, проба сил. Дальше — война… Он пойдёт сюда, на Восток. Вспомните его клятвенную "Майн кампф".

Откровенно говоря, затянувшийся спор стал уже надоедать Шилову — всё это было на уровне чистой декларативности, в пределах, дозволенных иностранному специалисту, каким был Крюгель. Наивно было бы рассчитывать на его искренность, да ещё при первой же встрече. Он, конечно, гнул и будет гнуть своё: убеждённый социал-демократ, последовательный националист — не более. Пожалуй, пора было закруглять, для начала вполне достаточно.

В общем-то, Ганс Крюгель ему нравился: крепкоголовый, самоуверенный немец. По внешности — типичный баварец.

— Вы из Баварии?

— Нет, — Крюгель несколько удивился повороту в разговоре. — Я родился и вырос в Магдебурге. Город знаменитого фарфора марки "двух мечей". Именно у нас, в нашем соборе похоронен император Оттон Первый. Вы бывали в Магдебурге?

Шилов кивнул, сразу вспомнив древний готический собор и рядом в палисаднике — памятник негру-слуге германского императора.

— Насколько я помню, Магдебург связан с именем Мартина Лютера?

— О, да! Великий Лютер — мой земляк. Он учился в нашей школе.

Чёрт его знает, невесело подумал Шилов, стоит ли сразу раскрывать ему карты? Немцы — народ упрямый, настырный и безжалостный, протяни ему палец, запросто оттяпает. Впрочем, удочку закинуть всё-таки надо, а что последует дальше — поплавок покажет.

Он сорвал какой-то блеклый цветок с жёсткими кожистыми листьями, растёр его в ладони, подивился сильному незнакомому запаху. Вскользь бросил:

— Между прочим, вам просил передать привет ваш давнишний берлинский друг Хельмут Бергер.

Крюгель вздрогнул, рывком повернулся, заметно побледнел. В глазах — не радость, скорее, неприятное изумление, испуг. Впрочем, этого и следовало ожидать.

— Да, я его знаю, — медленно, жёстко произнёс Крюгель. — Но он мне вовсе не друг.

— Странно, — усмехнулся Шилов. — А он утверждал другое.

— Я вместе с ним учился в университете. Но никогда не разделял его взглядов. Хельмут Бергер — оголтелый нацист, фашист, как сейчас говорят. Более того, он подвизался в штабе Эрнста Рема, главаря штурмовиков. Поэтому я не нуждаюсь в приветах Бергера.

Неужели он откровенен? — поразился Шилов. Правда, Крюгеля именно таким и рекомендовали: резким, несговорчивым, отклоняющим любые компромиссы. А может, он просто манкирует, опасается провокации? Ну что ж, придётся на этом ставить точку. Время покажет.

— Да бог с ним, с Бергером! — рассмеялся Шилов, изумляясь, однако, огонькам ярости в голубоватых глазах инженера. — Напрасно вы горячитесь, забудем о нём:; просто случайный привет от случайного человека. А вас, честно признаюсь, я представлял несколько иным — более спокойным и очень солидным. И извините — более старым. Вы превосходно выглядите, просто молодо в свои сорок лет. Как вам это удалось?.

— Я недавно женился, — застенчиво, и одновременно слегка хвастливо заявил Крюгель.

— Что вы говорите? Женились?! Здесь?

— Вот именно. На местной девушке. Её зовут Груня, по русским святцам Аграфена.

— Так вот оно что! Поздравляю от души! Теперь мне понятна некоторая ваша экзальтированность — ведь вы переживаете медовый месяц. Как это здорово, я вам завидую, дружище!

Шилов приятельски хлопнул по твёрдому круглому плечу инженера, обнял его за талию, и они стали не спеша упускаться вниз, к рабочему посёлку, к ближнему бревенчатому бараку, где размещалась контора стройуправления.

Над плотиной затихал дробот перфораторов, наслаивались фиолетовые сумерки, лишь дальние заводи всё ещё полыхали багряными отблесками.

Глава 4

Бергер… Эта фамилия, мимоходом названная в разговоре с главным инженером, долго ещё в тот вечер вспоминалась Шилову. Приняв от Крюгеля служебную документацию, он допоздна засиделся в кабинете, задумчиво курил у распахнутого окна. Снова в который раз перебирал в памяти детали встречи, которая произошла в Берлине год назад — в октябре тридцать пятого.

…Осенний Тиргартен жил бархатными полутонами увядающей зелени, пёстрым сумраком дальних аллеи, последним приглушённым говором птиц, почуявших близкие холода. Через пруд, сплошь усыпанный листьями, тянулись за парой лебедей ровные полосы, словно колея просёлка, проложенная по целине. Белые лебеди, черпая вода — извечный контраст…

Где-то неподалёку, из каменного колодца соседнего двора, рвалась на волю бравурная песня, хлёсткая, полная бесшабашного задора, вплетённая в такт кованых башмаков. Десятки молодых голосов дерзко горланили "Хорст Бесселя" — марш-молитву штурмовиков.

Инженер Шилов осторожно, искоса приглядывался к своему спутнику, с которым его на днях познакомили на одном из деловых "бирабендов".

— Я кое-что слыхал об этом студенте Весселе… — вкрадчиво по-немецки сказал он. — Газеты писали о судебном процессе в связи с его убийством. По-моему, дело было скандальным. Сутенёры, проститутки и всё такое прочее…

— Чепуха! Домыслы красной пропаганды! — резко произнёс собеседник Шилова рослый Хельмут Бергер. — Хорст Вессель — наш национальный герой. Такова правда.

— Прошу извинить, но я вовсе не оспариваю, — Шилов вежливо притронулся к полям модной шляпы. — Тем более, что я читал об этом процессе несколько лет назад, Да к тому же в московских газетах.

Хельмут Бергер приостановился, холодно усмехнулся:

— Вы все там в большевистской России смотрите на Европу через щель, через замочную скважину. А между тем истина выглядит иначе. Германию продувает свежий ветер, она переживает возрождение. И как знать, насколько притягательным в ближайшие годы окажется её путь для других стран. Оригинальный путь!

— Возможно… — Шилов поёжился, слегка приподнял воротник. — Но всё-таки многое пока непонятно… Например, эта кровавая резня в ночь на 30 июня. Рем, Гейнес, Эрнст — это же столпы штурмового движения! А их всех за одну ночь — к ногтю…

— И не поймёте! — Бергер откровенно насмешливо посмотрел на инженера. — Потому что плохо знаете историю. А она учит, что сильная личность не терпит рядом себе подобных. Сильная личность, как правило, окружена посредственностями. Это её фон и её реальная сила. Безропотно повинующаяся.

— Допустим… — опять зябко поёжился Шилов, помолчал, вглядываясь в тёмную воду. — А как насчёт оригинальности, о которой вы говорили? Вот взять ваши так называемые "атрибуты нацизма". Ведь в них надёргано отовсюду: начиная от догм древних огнепоклонников и до статуса римских легионеров. Кстати, "свастика" по-древнеирански "основа добра". И вообще у Заратустры лейтмотив учения — добро. А тут, мне кажется, всё поставлено наоборот. Ну это согласно Фридриху Ницше.

— Вздор! — спокойно отпарировал немец. — Ещё никто и никогда не установил критерии добра и зла. Человечество будет спорить об этом до самого конца своей истории.

Оба они — русский Шилов и немец Бергер, прекрасно понимали, что лёгкая деликатная дискуссия — своего рода прелюдия, разминка перед серьёзным и важным разговором. К тому же Хельмут Бергер явно сдерживался, умышленно не шёл на обострение, его, конечно же, интересовало истинное настроение собеседника, он хотел откровенности Шилова.

Тоскливо закричали лебеди, захлопали крыльями. Разбрызгивая воду, пытались разбежаться, взлететь, но в конце пруда снова упали в пёстрое месиво листьев и тягучей ряски.

— На подрезанных не улетишь… — вздохнул Шилов, в раздумье хрустнул пальцами. — А я вот улетаю на родину… Всё-таки, скажу вам откровенно, господин Бергер, ностальгия — единственно великое и вечное… За год работы здесь я истосковался по родине, буквально извёлся душой. Конечно, я люблю Германию, но Россия для меня нечто измеримо большее.

— Именно поэтому мы ценим вас, — солидно сказал Бергер. — Как патриота.

Уж лучше бы он произнёс это с насмешкой… За этим словом Шилову почудилась пугающая мрачная пустота, уходящая очень далеко, может быть, в самую темень коридоров имперского управления безопасности, где наверняка уже заведён на него личный кодовый номер.