Освальд Тооминг - Зеленое золото Страница 7

— Ох, и любопытный же вы народ, женщины! Прямо как сороки. Поглядеть на него захотелось?

— И вовсе нет! — резко ответила Анне.

Еще чего: очень он ей нужен, этот воображала, эта чернильная душа! Уж попадись он ей — она бы ему все до конца сказала, прямо в лицо, не стала бы с ним церемониться, как отец. Отцу он начальник, а ей никто. Она бы его так проучила, что…

Отец сунул ноги в опорки и пошел в сарай — подбросить лошади сена.

Анне принялась вытирать посуду.

А хорошо, если бы в Сурру все-таки появился народ — женщины, мужчины, молодежь — и здесь началась работа, большая работа.

И она негромко запела.

В Сурру появились бы люди, началась бы жизнь, движение… Может, он не такой уж вредный, этот Реммельгас. Говорит, что и рубить нужно по науке. Что ж, вряд ли он просто сболтнул, сам не зная чего. Даром, что ли, его учили столько лет, посылали на практику? Не очень-то верится, что он только плохого набрался. Скорей даже напротив: ему лучше знать, чем им самим, лешакам трущобным, где надо валить лес, а где не надо. Вот отец, осердясь, ее сорокой обозвал, а что плохого в том, что хочется посмотреть на него, узнать, что он за человек?

Нугис в эту ночь спал плохо: все время с кем-то спорил во сне, кого-то бранил, уговаривал. А утром сказал дочери:

— Плохо ты спала нынче. Я слышал, как ты что-то кричала. С чего бы это?

— Не знаю, говорить ли? Еще рассердишься, — с сомнением ответила Анне. — Странный такой сон приснился. Лесничий — он оказался ужасно длинным, чуть ли не с ель — стоял на высоком пне и вроде как отбивал рукой такт. И все поворачивался — то туда, то сюда, а вокруг народу было пропасть, и все страшно заняты…

— Тьфу! — рассердился отец. — Этот лесничий прямо колдун какой-то: и в глаза тебя не видел, а уже околдовал.

— И так весело было, так забавно! Все смеялись, пели…

— Ладно уж, ступай лучше посмотри, не слишком ли сильный огонь в бане, еще семена сгорят…

В этот день, как, впрочем, и в следующий, Нугис так и не собрался пойти к новому лесничему.

Глава третья

Карл Рястас, председатель туликсаареского сельсовета, аккуратно, словно по линейке, расставил стулья вокруг длинного, накрытого кумачом стола.

— Зачем ты притащил так много стульев? — спросила его Хельми Киркма, листавшая за маленьким круглым столом у окна свежие журналы. — Нас ведь только четверо.

— Нас, понятно, четверо, но кто может знать, сколько народу понаедет из волости? Тэхни будет обязательно, а он может прихватить с собой и агитатора, и председателя исполкома. Да и — как знать — вдруг из уезда кто присоединится?

— Да брось… Не такое уж важное у нас собрание.

— Не скажи! Сегодня исторический день для Туликсааре. Подумай только, такая глушь — и своя первичная парторганизация. Нас пока только четверо, но мы уже сила. Пусть нас мало, это не беда, вот увидишь, как все вокруг нас сплотятся, а там, глядишь, кто посознательней и в партию вступит. Нет, сегодня у нас великий день, самый великий!

Хельми молча улыбнулась. Конечно, для Туликсааре сегодня большой день, но из-за этого сюда еще не соберется пол-уезда. Однако спорить она не стала, — волнение Рястаса ее тронуло. Он сегодня явно нервничал и не находил себе места: то поправит уголок скатерти, то уже в десятый раз проверит, есть ли чернила в чернильницах и вода в графине.

— А секретарь? Кого нам выбрать секретарем? — спросила Хельми и торопливо добавила: — Придется, верно, тебе взять в свои руки и эти бразды.

— Нет-нет, будто у меня мало работы! — И Рястас замахал руками. Человек живой и непосредственный, он чуть ли не каждое слово сопровождал жестом, не только выступая с трибуны, но и разговаривая с кем-нибудь с глазу на глаз. — Секретарем мы выберем Реммельгаса.

— Нового лесничего?

— Его самого.

— А ты с ним встречался?

— Как же иначе! И не раз. Он как приехал, почти сразу же пришел сюда. Мы держали тут военный совет, как нам весной мобилизовать народ, и в первую очередь школьников, на лесопосадки. Ну он и выложил тут же свои планы. Весьма обширные, надо сказать. Много леса он задумал посадить, столько тут еще не сажали. Далеко заглядывает, ничего не скажешь.

Хельми с интересом поглядела на Рястаса. Он всегда скупился на похвалы. И более того, был даже склонен преуменьшать свои и чужие заслуги. Он считал, что людей вредно захваливать, что к ним надо относиться требовательно. И когда он выражал кому-то одобрение, то это немало значило.

Хельми еще не видела нового лесничего, но много о нем слышала. Придя в понедельник на лесопункт, она сразу же поняла по виду Осмуса, что Реммельгас не был у него на обеде. В споре этих двух людей она больше склонялась на сторону своего начальника: тот был прав — на Каарнамяэ, у болота Люмату, им плана лесозаготовок не выполнить. Конечно, горько было смотреть на многокилометровые вырубки у железной дороги, и слышать, как местные жители говорили с тяжелым вздохом:

— Да, конец нашему лесу! Такой был хороший лес…

Она прямо сгорала со стыда. Да и у самой у нее душа болела, но что делать? Мыслимо ли залезать в эти дебри?

Нить мыслей Хельми прервалась, потому что дверь распахнулась и в комнату вслед за струей холодного воздуха ворвался коренастый человек в сапогах и темной куртке, в сдвинутой на затылок ушанке. Это был председатель колхоза «Будущее» — Ханс Тамм. И без того румянолицый, как многие люди, постоянно работающие на свежем воздухе, он сейчас еще больше раскраснелся от быстрой ходьбы. У него явно отлегло на душе, когда он увидел, что еще не все в сборе. Вынув из кармана пестрый платок, он отер со лба пот.

— Уф! Ну и запарился! — сказал он, вешая шапку на гвоздь. — Услышал дома, что три пробило, и давай скорей сюда. Опоздал, думаю. Да только зря бежал — народ-то еще не собрался.

— Как не собрался? Из наших только Реммельгаса нет. — И Рястас обвел всех взглядом, словно и без того не знал, кто на месте.

— Он был сегодня в колхозе, — сказал Тамм, снимая куртку.

— Вот как? — удивилась Хельми. — Всюду поспевает.

— Небось лес собрался у вас сажать, — пошутил Рястас.

— И это, — серьезно ответил Тамм. — Спрашивал, сколько и какой земли можно у нас засадить. Мы заканчивали сегодня возить торф, некогда было поговорить с ним толком, а надо бы — дело стоящее. У нас хоть отбавляй таких пустошей, где не растет ни трава, ни хлеб. Только пришел он не за этим. Рабочие ему нужны, пришел к нам искать. Чудак, ей-богу! У нас посевная, а он говорит: давайте людей, да побольше.

— А для чего ему? — полюбопытствовал Рястас.

— Да все для того же — для посадок. Как будто у меня в колхозе контора по распределению рабочей силы. Ответил, что никого дать не могу, и повернулся к нему спиной.

— Хоть бы ты в председателях-то немножко пообтесался.

— А чего же он является сейчас с такими разговорами! Ведь мало того, что мы всю единоличную землю объединили, — сколько еще нам ее прирезали, и от раскулаченных, и от государства. И весь этот массив распахать надо, ни одной полоски нельзя оставить, все наизнанку надо вывернуть, как тулуп.

— Знаем, братец, знаем…

— А раз так, то провались он в ад, этот лесничий, со всем своим лесом!

— Ладно, может, и в аду понадобятся лесничие, — послышался спокойный и веселый голос.

Все обернулись к дверям, в которых уже некоторое время стоял человек в темной лыжной шапке, в куртке, и не в сапогах, как все остальные, а в брюках навыпуск и полуботинках. Возникла неловкая пауза, у всех был смущенный вид. Хорошо ли ругать человека за глаза.

«Так вот он, наш новый лесничий, — подумала Хельми, пристально вглядываясь в человека, остановившегося посреди комнаты. — Уж очень молод… или это только кажется?» Чем пристальней она в него вглядывалась, тем трудней становилось ей сделать вывод: в лице Реммельгаса было очень много юного, даже мальчишеского. Посмотришь и решишь — несерьезный, такой любое может отколоть. Но в то же время было в его лице и что-то зрелое, серьезное: решительная линия рта, незаметные с первого взгляда морщинки около синих глаз, излучавших спокойную и уверенную улыбку… Видно, он человек уравновешенный, а вовсе не сорвиголова, взбалмошный и своенравный, каким она почему-то представляла его себе. Она-то воображала себе этакого покорителя женских сердец с бросающейся в глаза внешностью, а у него лицо как лицо: широкий лоб, слегка впалые щеки, крутой, чуть выступающий вперед подбородок. Словом, внешность — ничего особенного, только вот глаза, такие ясные, такие дружелюбные…

Хельми настолько увлеклась этим сравнением воображаемого образа лесничего с подлинным, что была застигнута совершенно врасплох его внезапным обращением к ней. Она услышала его голос словно издалека.

— Здравствуйте, — сказал он и протянул ей свою узкую руку с длинными пальцами. — Вы, вероятно, Хельми Киркма, мастер лесопункта?