Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" Страница 33

— Блин, рыжик, — смеется. — Ну это же несерьезно.

Стах кривит лицо в злой усмешке.

— Проверь.

Не рискует. Или не успевает рискнуть, потому что входит мать, вытирая руки полотенцем. Отодвигает пришельца, охает на сына:

— Аристаша, что это ты такое делаешь? Господи помилуй, положи нож, — и вырывает сама из рук, потому что он не разжимает пальцы. Оборачивается в ужасе: — Что ты хочешь?!

— Воды. Просто воды попросил. Пересохло в горле.

— Господи… Аристаша, что же это…

Он отворачивается. Пока мать суетится, наливает, он сжимает руки в замок, потому что они трясутся, как у закоренелого алкоголика. Пришелец выпивает, благодарит, пристально смотрит на Стаха, улыбается.

— Ты с нами не хочешь?

Стах не может выдавить из себя тысячи направлений и оскорблений, которые роятся в этот момент в голове. Пришелец уходит ни с чем, бросая легкое:

— Ну ладно.

— Аристаша… что это такое? Зачем ты с ножом стоял?

— За что ты меня родила вообще? — усмехается. — В этой семье.

— Стах… Ради бога…

Он уходит в свою комнату раньше, чем она продолжит, хотя знает, что от нотаций уже не спасется.

IV

Жестокость умеет обжиться. А как обживется, ее не выдворишь. Она нашепчет: доломать. Без задней мысли. Вообще без мысли. Потому что мысль рождается в одиночестве, а жестокость — в обществе. Объект травли уже не субъект.

Стах знает, что это значит — когда все, что подвластно телу, только дыхание.

Его с Тимом роднит ужас и бездействие, и бессилие. У них в памяти полно моментов, о которых не то что говорить, вспоминать не принято.

И если Тим хоть немного похож на Стаха, меньше всего на свете он хотел бы, чтобы кто-то, с кем он чувствует себя равным, видел и знал. И если Тим хоть немного похож на Стаха, он ни за что не расскажет никому из взрослых. Потому что взрослые ничего не решат.

Вечером Стах уходит. У него есть незаконченное в этом году, очень важное дело. Он больше не хочет откладывать, он больше не хочет жить в режиме ожидания, запасаясь терпением, потому что, если бездействовать, Тима можно вообще потерять.

Мать ловит Стаха в коридоре одетым.

— Куда это ты собрался? Что это такое ты выдумал? На ночь глядя?

— Семь вечера. Пройдусь.

— Аристаша!..

Он хлопает дверью.

========== Глава 26. Имена одиночества ==========

I

Стах звонит в дверь и замирает в каком-то полуистерическом припадке. Со свихнувшимся пульсом. Это от того, наверное, что Тим непредсказуемый — и не всегда в хорошем смысле слова. Он может закрыть перед носом дверь или сказать, что все кончено, как-нибудь так, чтобы Стах не попытался — возразить.

Он цокает и звонит еще. А если Тим где-то в гостях? Вдруг никого нет? Стах не хочет возвращаться домой — во-первых, ни с чем, во-вторых, в целом — возвращаться. Ему даже кажется, что он ушел — надолго.

Наконец, дверь открывается. Немного, на щель. Тим смотрит на Стаха непроницаемо. Тот достает на свет оранжевый брелок и, всучив, прячет руку обратно в карман.

— Это… на твои ключи. Чтобы больше не терялись. Я обещал. Думал отдать… до того, как…

Стах застывает, и дверь немного шире отворяется: Тим ее отпускает, щупает пальцами пушистую птицу с виноватым притихшим видом. И Стаха почти прорывает всеми последними неделями:

— До того, как что?..

Тим поднимает взгляд, прижимает к горлу руку, как будто оно болит. Стах отворачивается и ковыряет треснувший бетон носком ботинка. Говорит:

— Я тебе пытался писать, но у меня не вышло. Без фигни. Даже не знаю, как к тебе обратиться. Друг, не друг, так…

В подъезде голос становится какой-то до одури громкий, с дурацким эхом. Стоишь, как на площади, и изливаешь душу… Так себе номер.

— Тебя оставили? Ты так и не сказал, — пытается — тщетно. Усмехается на тишину: — И не скажешь? Ладно. Здорово. Класс. С наступающим.

Стах сбегает по лестнице с чувством, что колено разрезали скальпелем — и оно сейчас вывалится наружу, и нога сложится, как треснувшая пополам палка. Никогда такого не ощущал во время ссор с кем бы то ни было. Тим, блин, во всех отношениях особенный. Чтоб ему пусто было.

— Оставили… — тихий голос падает откуда-то сверху.

Стах оборачивается на лестнице. Смотрит снизу вверх несколько секунд.

Тим не смотрит.

Стах медленно поднимается обратно, опять замирает у двери. Вроде и не открытой, вроде и не закрытой. Гонят, не гонят — разобрать не может. В подвешенном состоянии он ждет приговора, но приговора не наступает.

— Котофей?..

Не отзывается. Гладит пальцами птицу. Стах, когда увидел ее в магазине, представлял, что заявится с ней и спросит: «Похож? Просто одно лицо. Она рыжая — и ей кранты. Можешь ее повесить тоже. Не на доске почета. На ключи». И потому, что Стах себя с ней отождествляет, он делает шаг ближе, как будто…

— А я понял. Почему «не подходить». И все равно подхожу.

Тим тянет уголок губ, болезненно:

— Ты упрямый…

— Да. А еще у меня такого не случалось. Чтобы было с кем-то интересно. Настолько.

Тим молчит. У Стаха алеют щеки. Это все потому, что диалог — это двое, а не один, чтобы второй — иногда.

— А с одноклассником? — спрашивает Тим.

— Что? С каким еще одноклассником?

— Не знаю… с каким ты делал проект.

— С Шестом, что ли? Он болван. Я тебе говорил о нем, что болван. Ничего не поменялось.

— Вы вроде сдружились…

— Мы просто проект учебный сделали. Не дури давай. Я пороги Шеста под Новый год не обиваю, чтобы помириться.

Тим расстроенно тянет уголок губ. Не понимает:

— Зачем ты пришел?..

Кранты.

Стах так и знал, что Тим что-то такое предъявит. Ну знал же, что опять начнется. Он пытается удержать себя — и не свинтить. Потому что свинтить после такого хочется.

— Я к тому… — добавляет вдруг Тим. — Тебе не стыдно со мной?..

— Что? — выпадает в осадок.

— Общаться не стыдно?..

— Блин, Тиш, ты дурак? — обалдевает.

— Ты же… — Тим теряется. Говорит чуть слышно: — Ты же видел…

— Что твои одноклассники сделали? Видел. Мой брат вытворял и похлеще. Тебе, кстати, не стыдно? Общаться со мной.

Тим улыбается совсем уж как-то надрывно и низко опускает голову. Стах делает шаг ближе, спрашивает тише:

— Ну чего ты?..

— Мне очень жаль… — Тим болезненно хмурится. — Арис, прости меня.

— Ты-то здесь при чем? Заставил мою мать переехать в чужую семью? Вот это будет поворот. Сюжетный.

Тим тянет уголок губ. Несколько секунд они стоят в тишине. Тим все еще гладит птицу по мягкой шерсти. Признается шепотом, глядя на нее:

— Я обиделся… когда ты «потерялся» в квантовой физике. И еще завидовал. Что не со мной. Это очень стыдно рассказывать…

Стах молчит несколько секунд — осознает, анализирует, препарирует. Возмущается:

— А ты сказать-то не мог? Вместо того чтобы злиться.

— А ты бы сказал?..

Стах не знает. Может, и нет.

Они молчат еще несколько секунд, Стах вспоминает, что все еще — вопиющее безобразие — торчит, как последний продавец пылесосов, в подъезде. Интересуется: