Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" Страница 34

— Вы уже отмечаете?

Тим сначала теряется. Потом находится:

— А… Нет. Я один.

— Один? А отец где?

Тим рассеянно пожимает плечами.

— В Новый год один? — переспрашивает.

— Ну да…

— Составить тебе компанию?

— Тебя не потеряют дома?

— Потеряют, — Стах прикидывает, что там с его матерью: может, его уже ищут с собаками. Он выбирает меньшее из зол: — Хочешь в гости?

— А если папа вернется?

— Оставишь записку. И номер домашнего. Если что — позвонит.

— А если?..

— Что?

Тим тушуется. Занимается своей птицей, уходит в себя. Стах торопит с ответом:

— Ну что? ты идешь?

Тим качает головой отрицательно:

— Да как-то… вы семьей сидите, а я…

— Что ты?

Тим пожимает плечами, говорит:

— Ничего. Чужой там буду… везде.

— Спрячу тебя в своей комнате, буду нам еду таскать. Мать наготовила опять…

— Я не готовил…

— Совсем? Даже оливье?

— Даже оливье.

— А ты часто в Новый год один?

— Первый раз…

— Случилось что-то?..

— Ничего. Я просто папе сказал, чтобы он ушел.

— В каком это смысле? — Стах подавляет усмешку. — Ты выгнал его, что ли?

— Нет…

— А чего?..

— У него… отношения просто. Ну, не просто, а сложно все… Долго рассказывать.

— И что ты делать планируешь?

— Рыдать? — бросает навскидку, перенимая — чужую манеру, но видит по Стаху, что шутка не зашла. — Да ничего не планирую… Спать лягу — и все.

— Одевайся, пошли.

— Арис…

— Или я остаюсь.

— Это шантаж? — Тим тянет уголок.

— Со мной настолько плохо?

— Нет… Правда, нет.

— По тебе иногда не скажешь.

— Может… Может, я думаю, что плохо со мной.

— Хорошо, что это не ты решаешь.

— Наверное… — улыбается. Чуть отходит, спрашивает осторожно, словно все еще не уверен: — Ты заходишь?..

— Я бы давно зашел — ты меня не пускаешь.

Тим вежливо отодвигается в сторону. Стах за собой закрывает, снимает ботинки.

— Ты родителям позвонишь?

— Надо, да? — морщится.

— Надо.

II

Тим тактично уходит, чтобы Стах смог связаться со своими наедине. Но легче не становится. Определенно.

Когда он не знает, как о чем-то сообщить матери, он ничего не говорит ей. Разбирается сам. Но теперь, вынужденный поставить ее перед фактом, он вроде бы имеет право, но на самом деле — не имеет. И он набирает номер без охоты и без понимания, с чего начать. Мать, видимо, сидит на трубке, потому что отвечает сразу.

— Мам?..

— Аристаша, где ты? Куда ты сорвался? Перед самым праздником…

— Я в гостях. Надолго. Можешь обижаться. Можешь рассказать отцу. Пусть домашний арест. Наплевать.

— Что это ты такое говоришь?.. Аристаша, я прошу тебя, вернись домой. Новый год — семейный праздник. Я очень за тебя волнуюсь. Я уже не знаю, что думать… с твоими этими проектами, задержками в гимназии и когда ты вдруг сбегаешь… Что происходит, Стах, что с тобой такое происходит?

Он хотел бы объяснить ей. Но не может. Что угодно может, не это. Он прижимается к стене спиной, теряя внутренне стержень. Опускает голову, прячет в карман светлых джинсов свободную руку, спрашивает:

— Может, вырос? Нуждаюсь в чем-то. В чем-то еще. Кроме дома. Кроме учебы. Кроме «списка побед».

— И в чем же ты нуждаешься? Скажи мне честно, во что ты ввязался.

Стах не знает, что ответить. Рассматривает чужую, слишком пустую кухню, с больнично-зеленым гарнитуром. Думает о Тиме. Думает, во что ввязался. Он даже себе-то не объяснит, не то что другому… Как описать Тима, как рассказать, какой он, какой на самом деле, если Стах сам еще не разобрался? Как дать ей развернутый ответ, почему он здесь, в этой квартире?..

И вдруг до него доходит осознанием и режет по больному, режет так, что хочется задеть еще кого-то:

— Я не хочу возвращаться. Ни в этот Новый год, ни в другой. С гимназии, с тренировок, в целом. Я не хочу возвращаться. В этот дом.

— Что ты такое?..

— Я через улицу. Здесь один человек. Он учится со мной, я хорошо его знаю. В двенадцать позвоню, чтобы тебя поздравить. Ничего криминального, я готов поклясться чем угодно. Ничего такого, чтобы ты сходила с ума. Кроме того, конечно, что каждый чертов праздник — откровенный ад. Я отключаюсь. Не занимай телефон. Он чужой. С наступающим.

III

Конечно, мать звонит. Стах сидит за столом неподвижно. Когда Тим заходит и пробует взять трубку, просит:

— Не бери.

— Почему?..

— Там моя мать. В истерике.

— Арис, так нельзя…

— Поучи меня.

Тима задевает. Он поджимает губы. Касается телефона. Стах вскакивает с табуретки, хватает его за тонкое запястье… Шипит и сгибается. Обхватывает рукой колено, находит в стене опору, опускается обратно на стул. Расслабляет брови. Но стискивает челюсти, до проступивших желваков.

— Арис?..

Тим опускается перед Стахом на корточки, заглядывает ему в лицо. Где-то на заднем плане надрывается телефон. Тим прорывается через него полушепотом:

— Ну что ты такой упрямый дурак?..

— Отвали, — бросает беззлобно и отворачивает голову.

— Болит? Где?

— Ничего уже не болит. Все.

Тим несколько секунд молчит. Обдумав, говорит:

— Это нормально. Когда о тебе заботятся.

— Обо мне постоянно заботятся. Одна мать чего стоит. Звонит уже четвертый раз. Не унимается.

— И почему ты все еще здесь?..

— Потому что я устал уже. От ее праздников. Ото всего. Понятно?

— Что ты злишься?..

— А что еще мне остается?

Тим замирает. Вздыхает, поднимается. Он тянет поближе стул, садится рядом. Несколько секунд сидит, поставив руку на стол, ерошит себе волосы медлительно, то смотрит на Стаха, то не смотрит. Тот сидит раскаленный и пристыженный.

Телефон все еще трезвонит. Тим поднимается. Взгляд Стаха вместе с ним.

Предатель.

Все-таки снимает трубку. Стах усмехается на него и встает с места. Приехали.

— Я слушаю, — отвечает. Вставляет через паузы, куда пробивается надрывный голос матери: — Да. Здесь. Он в порядке…

Стах пробует пройти через Тима, толкает. Тот мажет по плечу пальцами, просит одними глазами остаться. Глядя на него, говорит:

— Это под мою ответственность.

И Стах замирает в дверном проеме. Тим отворачивается, уходит в горе чужого человека, погружается:

— Я говорил. Да.

Тим слушает внимательно, как обычно слушает Стаха. У того в очередной раз срывает пульс. От неожиданности или потому, что он переживает за исход разговора? Он не знает. Наблюдает за Тимом, обращается в слух. Кажется, мать просит уговорить Стаха пойти домой…

— Это не только от меня зависит, вы же понимаете?

Мать решает брать слезами. Вот уже в ход пошли всхлипы. Она спрашивает, что Стах делает, чем занят.

— Что?.. — это Тим растерялся — от того, что она в таком состоянии. Смотрит на Стаха растерянно: — Он переживает не меньше вашего… Рядом стоит…

Она что-то говорит. Так много говорит, тараторит. О том, что Стах от рук отбился, о том, как ей тяжело, о том, что она волнуется о нем, о том, что никак не может на него повлиять — это его сложный возраст, и о том, конечно, какой он на самом деле — замечательный, ответственный, самый лучший сын на свете. Тим не перебивает. Вдруг она опоминается и спрашивает у него о возрасте.