Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" Страница 41

— Арис?..

Вытягивает руку тыльной стороной ладони вверх — с кольцом брелка на указательном пальце. Болтается на цепочке самолет. Стах снимает с Тима кольцо, уже откровенно счастливый. Тим извиняется тоном:

— Я ничего не подарил тебе… на Новый год…

— Спасибо…

Стах рассматривает, уложив на ладонь. Стоит, млеет. Тим прыскает с него и, смущенный реакцией, возобновляет шаг. Стах догоняет и пихает его плечом. Тим инертно отплывает, но стыкуется обратно, больше прижимается, чем толкает. Отлипает.

Приземляется в их углу библиотеки и не протестует, когда Стах садится рядом вплотную. Они все еще по-идиотски скалят зубы.

— Арис?..

— Да, Котофей?

— Ты сегодня будешь?.. после уроков?

— А что? — усмехается. — Ты физикой решил заняться?

— Кажется…

— Серьезно? — а спрашивает с такой физиономией, как будто — нет, и Тим кивает — с такой же, отворачивает голову. — Не понял.

— Это из-за Соколова…

— А что он? — Стах умеряет улыбку.

— Да н… — Тим тоже серьезнеет. — На педсовете.

Стах вспоминает «статистику».

— Что он сказал?

— Поручился за меня. Как классный руководитель…

— Соколов? — не верит.

— Сказал: если подставлю — сам меня выгонит.

— Уже больше похоже, — усмехается. — Все-таки достался ему ваш «мяч футбольный»?

— Угу…

— Ты расстроился?

Тим пожимает плечами. Говорит куда-то в сторону:

— Кажется, уже все равно…

Стах внимательно разглядывает сникшего Тима. Зачем-то именно сейчас вспоминает дурацкую ночь. Загорается. Чувствует и не знает, как отвертеться, если попадется.

Он отворачивается, ищет, чего бы схватить с полки. Находит старый учебник по геометрии, съезжает вниз, бездумно листает страницы.

— Ты не ответил… — говорит Тим.

— На что?

— Придешь или нет…

— А когда не приходил? — уставляется и щурится обличительно.

Тим тянет уголок губ, крутит ремешок часов вокруг запястья. Периодически косит на Стаха. Тот не отводит взгляда.

— Что?

— Перестань.

— Что?..

— Грузиться перестань.

— Я не…

— Перестань.

— Арис…

— Котофей.

Тим запрокидывает голову, улыбается. Стах резюмирует:

— Другое дело, — и снова увлекается учебником.

— Что это такое?

— Без понятия, — сознается. — Ты что-нибудь читал на каникулах? Потому что у меня только учебники были. Я почти чувствую, как интеллектуально и духовно иссох.

— Это как? — прыскает.

Им обоим слишком весело, даже если на деле — творится откровенная ерунда. Стах корчится, крючится и изображает свою скоропостижную кончину от обезвоживания. Тим сдавленно смеется, закрывает лицо руками, подглядывает через пальцы, делает вывод:

— Дурак…

— Вот и я о том же. Отупел совсем.

— За девять дней?

— А ты как думал? Эрудиция — эффект накопительный.

— Эффект? — переспрашивает.

— Эффект, — Стах рисует всеми пятью растопыренными пальцами сферу перед собой. — Гипнотический, — и убежденно уставляется. — Работает?

Тим смеется, съезжает, валится на него. Поуспокоившись, отнимает от лица руки, но не щеки — от плеча Стаха. Трогает пожелтевшие страницы. Стах открывает на методах координат в пространстве. Тим наблюдает векторы, корни и «рисунки».

— Что может быть хуже геометрии?..

— Начертательная геометрия? — бросает Стах навскидку.

— Замолчи, — просит Тим в ужасе, шепотом.

— Это мой любимый раздел.

— У тебя извращенные вкусы.

— Много ты понимаешь, естественник, — бросает беззлобно. — Вот, между прочим, Тимофей, в науки о природе же еще и физика входит, а ты ее игнорируешь. А вот она тебя нет. Иначе бы уже гравитация с тобой из принципа справляться перестала — и улетел бы ты куда-нибудь в космос.

Тим подозрительно отмалчивается. Стах на всякий случай говорит:

— Только не обижайся.

— Обижусь. Навсегда, — отзывается лениво.

— Я не верю в твои «навсегда» и «никогда».

— Кажется, я даже знаю почему…

— И почему? — увлекается.

— Их не измерить. Роботам такое не по вкусу.

Стах восхищается и улыбается, как дурак, со словами:

— Тимофей, ты негодяй.

— Ага… Может, я учусь у лучших…

Стах замирает задумчиво, уставившись в потолок:

— Блин, даже не возразить. Против себя-то, — усмехается.

— Дурак, — смеется.

— Что ты все время обзываешься?

— Сопротивляюсь, наверное… твоему раздутому эго.

— Котофей, да ты что сегодня?.. — вконец очаровывается.

Звенит звонок. Тим мученически стонет. Без охоты отлипает от Стаха. Стекает на пол и болезненно морщится.

— Не хочу…

— Давай, Тимофей, соберись, Соколов поручился. А он не синоптик, чтобы в прогнозах ошибаться.

Стах поднимается и протягивает Тиму руку. Тот лениво склоняет набок голову. Стах копирует, вызволяет его из приступа лености, и они выходят из библиотеки.

II

Стах молчит о том, что все еще наказан — и оставаться после уроков ему настрого запретили. Молчит из гордости. И потому, что все-таки — это не проблемы Тима, у него и своих хватает.

Весь урок Стах размышляет, что бы сделать: обмануть мать или все-таки поговорить с ней… Выбирает меньшее из зол. Вопрос только в том, как ей соврать, чтобы поверила. Особенно теперь, когда он по всем фронтам подставился. Решение приходит простое и изящное.

Стах стоит у стенда с измененным расписанием. Подозрительные понедельник с четвергом отменяются сами по себе. На физике он садится за первую парту перед Соколовом, переплетает пальцы, говорит:

— Андрей Васильевич, поставьте нам с Лаксиным официальные занятия после уроков во вторник и субботу. Типа факультатива. Для отчетности: вы же за него на педсовете поручились.

Стах и до этого оставался: либо физикой занимался, либо чем-то своим — главное, знаете, чтобы не дома и чтобы официально. У Соколова все равно бумажной волокиты — на год вперед, он в гимназии так и так задерживается.

Но в этот раз он смотрит на Стаха выразительно и смешливо, прячет улыбку в уголках губ. Молчит почти демонстративно, листает журнал. Наконец, произносит:

— Вот мне делать-то после уроков больше нечего, Лофицкий, как слушать вашу болтовню не по физике. Знаю я, какие вы мне тут «факультативы» устроите.

— Нам в этот раз болтать невыгодно.

— Ну куда ты лезешь? Тебе своих хлопот мало? У нас вот с тобой олимпиада на носу: пришли бумажки опять, — а ты все печешься о своем Лаксине, таскаешься по педсоветам, волнуешь мать.

— Она и вам звонила, что ли?.. — вздыхает тяжело, морщит нос и трет пальцами лоб — это со стыда, наверное.

— Она, Лофицкий, весь педсостав подняла из-за тебя на уши, мол, как там ее «Аристаша» учится. Я ее спрашиваю: «Дорогуша, вы его оценки за четверть видели? На конференции нашей были?» А она: «Что мне оценки, это разве показатель»…

— Вы ей сказали?..

— Что?

— О Тимофее моем.

— Нет. О твоем Тимофее ничего не сказал: мало ли Тимофеев, с которыми ты общаешься. Но она спросила. Я, знаешь, Лофицкий, к своему огорчению, никак не потеряю в людей веры — и убежден, что ты парень мыслящий, ни во что не вляпаешься дурное. Но ты не вляпаешься, а другой — нет гарантий, и потянет тебя за собой. Ты же включай мозги, надо к окружению относиться грамотно, рационально.