Предатель. В горе и радости (СИ) - Арская Арина Страница 10

— Рано ушел.

Я не хочу больше слышать всего этого. Меня тошнит.

Физически тошнит.

Почему?

Только полчаса назад я была другой. Я чувствовала себя иначе, а сейчас меня трясет от злобы.

Я хочу заткнуть маму, нагрубить ей и сказать, чтобы она прекратила сыпать на меня тоской и отчаянием.

Это не поможет.

Не вернет свекра.

Не обнулит измену Гордея.

И не объяснит, какого черта Алла мне солгала и почему ее не было на похоронах.

Вот точно говорят, что безумие заразно. Гордей коснулся меня своей закопченной до черна душой, и меня накрыло.

Потому что я чувствую свою вину в смерти свекра, которому могла позвонить Алла. А Алла — моя подруга. Моя.

И это я однажды попросила свекра принять Аллу на работу, а он никогда не мог мне отказать.

Она хорошо справлялась со своими обязанностями, Вячеслав был ею доволен, и после увольнения они поддерживали вежливую связь. Она ему привет через меня всегда передавала.

Я почему-то вскакиваю на ноги, будто меня за пятки укусила скользкая холодная жаба.

— Ляль…

— Нет… — отступаю от стола.

Почему Алла тогда уволилась?

Она открыла свой небольшой бизнес. Несколько цветочных ларьков в хороших “рыбных” местах.

— Ляль…

Вячеслав изменял Алисе с моей подругой? И не она сама исполнила мечту открыть свое дело, а ей помог мой свекр за “особые” услуги?

И все равно это никак не сходится с ее ложью о Гордее и Вере. Чего она этим добивалась?

— Ляль…

— Тихо, мам.

— Милая…

— Я должна побыть одна.

И я сбегаю, как сбегал Гордей. Бегу по лестнице на второй этаж, врываюсь в кабинет свекра и запираюсь в нем.

Я с каждым часом в этом доме ухожу в грязь все глубже и глубже.

С нашей семьей не все в порядке, и Гордей с Верой — лишь часть секретов. Дышать нечем.

Я должна остановить себя, потому что уже неважно, была ли у свекра любовница и кем она была. Алла или нет.

Он мертв.

Но я уже роюсь в ящиках стола, нырнув на дно безумия. Вытаскиваю папки, пролистываю документы, перебираю бумажку за бумажкой. Я не знаю, что ищу, но меня уже не отрезвить.

В ежедневнике нахожу нашу с Гордеем фотографию с детьми. Несколько секунд на нее смотрю и откладываю в сторону.

Кусаю губы и встаю. Поищу в шкафу. Не дай бог, Алиса найдет хоть что-то связанное с интрижкой мужа и Аллы.

Это будет… Я даже не знаю, что будет, но Вячеслав должен остаться для нее любимым и верным мужем после смерти.

Открываю шкаф. За очередными папками нахожу сейф. Руки трясутся. Кусаю ногти и ввожу дату рождения Аллы. Не принимает.

День рождение Алисы тоже. Гордей тоже летит мимо, как и наш старший сын, хотя свекр любил шутить, что все его пароли связаны с внуком.

Мои пальцы замирают в миллиметре от кнопок. Делаю глубокий вдох и использую последнюю попытку. У меня выбор между двумя вариантами — день нашей свадьбы с Гордеем и датой моего рождения со звездочкой после цифр, потому что звездочка похожа на цветочек.

А я была для Вячеслава Цветочком. И как-то раз он сказал, что “звездочка-цветочек” на клавиатуре ноутбука напоминает ему обо мне.

Сглатываю и набираю цифры под тихий писк дрожащими пальцами…

290488*

Глава 17. Сюрприз

Сейф принимает мой пароль, и у меня сердце падает куда-то в живот тяжелым камнем.

Предчувствие нехорошего нарастает, и между лопаток расползается липкое пятно неотвратимости.

В сейфе нахожу пачки из стодолларовых купюр, небольшие слитки золота, бархатный мешочек с россыпью алмазов и папку из желтого картона.

С потрепанными краями.

А в ней я нахожу фотографии.

Мои фотографии, которые я роняю на пол и пячусь в ужасе.

Какие-то снимки я вижу в первый раз, потому что сняты они не в открытую, а тайком.

И среди этого вороха моих лиц есть и моя обнаженка.

Прикрываю рот ладонью, и барабанные перепонки сейчас лопнут от давления.

И нет, это не те фотографии, которыми мы баловались с Гордеем.

Вот я переодеваюсь в нашей спальне.

А вот фотография из сауны свекров.

— Что за пиздец, — шепчу я и не узнаю свой голос.

Вот фотография из ванной комнаты спальни, в которой мы ночевали с Гордеем, когда оставались на ночь.

— Лялечка, — в дверь скребется Пастухов, — милая, прости, а, старого дурака, — икает, — я уже уезжаю.

— Христом богом прошу, — шепчу я, — уходите…

— Ляля, — голос Пастухова меняется на обеспокоенный, — хочешь поговорить?

— Уходите, — перевожу взгляд на фотографию, на которой я сижу в кафе за ноутбуком с чашкой кофе.

Мне тут восемнадцать лет. Я помню этот клетчатый шарф.

— Ляль, перепил… Серьезно, — Пастухов вздыхает. — Перегнул палку… Занесло… Господи, мне очень стыдно…

Свекр никогда ни в чем не мог мне отказать.

Всегда был добр со мной и не раз говорил Гордею, что ему со мной повезло.

— Она, что, заперлась? — слышу недовольный голос Гордея.

— Что-то не так, Гордеюшка… Что-то мне как-то не по себе, — бубнит Пастухов. — Как-то резко поплохело… И тошнит… Меня редко тошнит, Гордей, а когда тошнит, то дело - дрянь…

Смотрю на фотографии, на которых меня сняли в парке ранним утром. Я занимаюсь йогой, и фотоаппарат зафиксировал позу кошки: стою на четвереньках с выгнутой спиной.

— Ляль, — Гордей стучит в дверь.

— Я в порядке.

— Нихуя она не в порядке, — подытоживает Пастухов.

— Я слышу, что не в порядке, — мрачно соглашается Гордей. — Ляль, я вспылил…

Его отец был мной одержим, и он хранил десятки моих фотографий.

И не любил он меня, как дочь.

И как невестку тоже.

— Ляль.

— Оставьте меня, — тихо отзываюсь я.

— Ломаем дверь? — Пастухов дергает ручку.

— По-человечески вы не понимаете? — я сажусь на корточки и торопливо собираю фотографии в папку. Руки дрожат. — Я же сказала, все в порядке.

— Брешет.

— Да слышу я, — рычит Гордей. — Ляль! Что у тебя там?

— Я хочу побыть одна! — повышаю я голос и замолкаю под волной крупной дрожи. Прижимаю к губам руку, чтобы сдержать в себе спазм рвоты.

Мерзко и липко.

При встречах меня обнимал и целовал в щеку извращенец, который хранил мои обнаженные фотографии и собирал коллекцию годами, а я видела в нем второго папу.

Я не замечала в его руках, которые сжимали мои ладони и поглаживали по плечам, ничего подозрительного, а теперь я чувствую себя грязной.

Он следил за мной.

Снимал через скрытые камеры.

— Боже, — смотрю перед собой пустым взглядом. — Боже мой…

— Лиля, — вздыхает Пастухов. — То, что женщина запирается одна и вот так шепчет, верный признак того, что мы оказались в большой жопе.

Я должна уничтожить фотографии.

Никто не должен их увидеть, и эту грязь я никому не раскрою. Пусть свекр останется для всех приличным семьянином, хорошим дедушкой, любимым мужем и отцом, а не уродом, который пускал слюни на жену сына.

Только как мне теперь избавиться от Пастухова и Гордея, чтобы незаметно вынести мерзкий компромат на мертвеца, который вмиг обратился для меня в гадкое чудовище?

Глава 18. Что-то не так

— Отойди, Юр, — командует Гордей.

Вот сейчас бы я не отказалась от того, чтобы мой дорогой муж сидел бы и страдал в библиотеке, но нет. В нем включились какие-то мужицкие инстинкты, которые говорят, что жена какая-то странная и нельзя ее оставлять в запертом кабинете.

Мужицкие инстинкты вообще работают очень загадочно.

Поговорить с женой о измене? Нет, мы против того, чтобы нам истеричная баба ебала мозги. Это нас раздражает.

Жена затихла за дверью? Включаем тревогу и прем напролом.

— Ладушки, — отвечает Пастухов, — отползаю. Какой ты суровый, Гордеюшка.

Я резко поворачиваю ключ в замочной скважине и распахиваю дверь.

Немая сцена. Пастух сидит на полу в стороне, привалившись к стене, а Гордей напротив меня в нескольких шагах готов кинуться выбивать дверь.