Дарья Агуреева - Без парашюта Страница 11

— Подожди, — обняла меня Таня. — Он вернется. Дурак будет, если не вернется. Но, вероятно, Боре все представлялось в ином свете. Он хорошо держался в тот день. Прежняя улыбка, терпеливые объяснения…

— Пойми, Катенька, я не готов сейчас ни к каким серьезным отношениям. Вот попробовал, и никак!

— А не к серьезным? — встряла я.

— Но ведь нужна взаимность. Так нельзя, — удивленно ответил Боря.

— Мне ничего не нужно, — уверенно отпарировала я.

— Тогда уже я ничего не понимаю.

— Да, кажется мы говорим на разных языках, — согласилась я. — Ты любишь ее?

— Не знаю… Я не могу ее забыть. Наверное…

— Тогда ты должен, обязан ее вернуть! Ты вот сидишь в своей депрессии, жалеешь себя, а это так гадко! Ты такой эгоист! — взорвалась я, но взволнованный взгляд Бори охладил мой пыл.

— Мы встречались в этот понедельник, — глухо заговорил он. — Вика позвонила, сказала, что ей плохо, что она любит меня, но вернуться отказалась. Она там уже сильно повязана.

Мысли бестолково проносились у меня в голове. Вот это да! Как, оказывается, славно бывает! Какая-то Вика, которую я в глаза не видела и, надеюсь, не увижу, умудрилась вывалить в грязи и меня, и Борю, и, черт знает, кого еще — я уже чувствовала, что наломаю дров. Что ей надо? Борю? Нет, ей нужно поклонение всех мужчин, которые оказались на пути. И там ей не бросить, и здесь не забыть. И в двадцать восемь лет (Бог мой! Почти старуха!) она будет вести себя, как маленькая девочка и размазывать сопли… Нет! О чем это я? Ведь Боренька ее любит! — Неужели тебе хорошо вот так сидеть со мной? — недоверчиво спросил Боря.

— Да! И еще лучше мне станет, если вы помиритесь, — придя в себя от мимолетной вспышки ненависти, ответила я. Может быть, мне рассказать ему свою историю? Тогда он поймет, насколько все в этом мире хрупко, как нужно беречь такой щедрый подарок неба, как любовь. Ну пусть она мерзавка (он этого, конечно, никогда не поймет), пусть не любит его, но ведь он верит в свои чувства, а это уже не мало! Мне уже не будет больно, и то, как он со мной поступил, вряд ли сможет меня унизить. Так пусть же он не чувствует себя виноватым. Ведь я была так счастлива почти целый месяц! Ну подумаешь, запудрил мозги, переспал и бросил! Я и не такое пережила! Но я ничего не рассказала, не сумела. Я вообще никому не говорила об этом. Да и как такое можно рассказывать? Как можно признаться в том, что случилось со мной? Витька прав, мои руки в крови, а это не повод для хвастовства. Я не знаю, где кончается извилистый вираж моей судьбы, а где начинается моя вина, но дело было так.

Я всегда слыла в нашей семье паршивой овечкой. Вечно со мной что-то происходило — то я прогуливала школу, то убегала из дому с какими-то бредовыми идеями. Эти вспышки не мешали мне хорошо учиться, даже очень хорошо, но с родителями я все равно не ладила.

Им было тяжело терпеть мои ночные бдения, когда я убегала на крышу шептаться с луной, и вряд ли они могли понять, почему я вместо того, чтобы идти в школу, брожу месяцами по улицам, пытаясь поймать весну. Но с братом мы находили общий язык. У меня не было никого ближе, роднее его. Гриша считал, что я очень талантлива, и все спускал мне с рук, заступался за меня перед родителями. Он единственный в нашей семье не был одарен каким-нибудь творческим потенциалом, и все же только он был по-настоящему гениален. Мама потрясающе организовывала и блестяще играла на рояле. Мой отец бесподобно пел и ослеплял друзей своим артистизмом. Я бралась за все понемногу, и у меня получалось, хотя моим коньком оставались стихи, тогда еще робкие, неуклюжие. Но никого из нас так не ценили и не любили, как Гришеньку. Пусть у него не было способностей, но он был талантлив по-человечески. Всем с ним было хорошо, любого он понимал, каждому мог помочь. Он умел слушать и слышать, во всех видел только хорошее и так искренне любил людей и их творческие проявления, что без него уже никто не мог обойтись, хоть раз поговорив с ним. В тот год я еще училась в школе, а Гришенька, наша гордость, уже поступил на первый курс юридического факультета. Растроганные родители подарили ему машину. Все было замечательно, как вдруг случилось странное. Гришка стал приходить домой поздно, довольно часто не очень трезвым. Он начал курить и, замкнувшись в себе, превратился в бестолкового меланхолика. Только мне он доверил свою тайну. Мой бедный брат отчаянно влюбился. По странной иронии судьбы, предмет его воздыханий тоже звали Вика, и эта девушка была старше моего Гришеньки.

Он посылал ей цветы, воровал у меня стихи, простаивал целые ночи под окнами чужого дома, но увы! Ничто не могло растопить айсберг шестилетней возрастной разницы. Дома начались бесконечные скандалы. Гришка совсем поник, а я обозлилась на весь свет.

Это случилось четырнадцатого декабря. Никого не было дома, и я наслаждалась одиноким зимним вечером. Горячий шоколад, теплое одеяло, загадочное томление свечей и Ирвин Шоу. Что еще надо для чревоугоднических удовольствий? Вдруг в мой тихий мирок резко ворвалась трель телефона.

— Катя? Позови-ка Гришу к телефону, — от куда-то издалека донесся мамин голос. «Черт! Ему же было велено сидеть дома,» — пронеслось у меня в голове. «На носу сессия, а он, видите ли, страдает! Так и вылететь не долго!» — Мам! Он в ванной, — бодро соврала я, — как выйдет, я скажу, чтоб он перезвонил тебе на трубку.

— Я сама перезвоню, — решительно ответила мама, видимо, почувствовав неладное, и исчезла за чередой тревожных гудков.

«Так! Надо что-то делать! А то они его совсем заклюют,» — соображала я, на ходу влезая в дубленку. «Где он может быть?» Скоро я уже неслась по улице, теряясь в тусклом свете фонарей и липких хлопьях снега. Я обегала все окрестные закоулки, где могла бы искать уединения очарованная душа моего влюбленного брата, но мои старания не увенчались успехом. Смирившись с тем, что от скандала никуда не деться, я потащилась домой, придумывая, что бы еще такое сказать маме, когда она перезвонит. Вот черт! Еще и лифт сломался! И я, содрогаясь от омерзения, побрела к черной лестнице. Что случилось там, мне трудно рассказывать. Я просто не помню. Моя избирательная память вытесняет все ненужное. Помню нож и дикий ужас, панический страх перед смертью. Если бы это произошло теперь, наверное, я бы вела себя по-другому. Возможно, сейчас я предпочла бы умереть, но тогда я еще смутно представляла себе, что такое жизнь. Существуя в собственных радужных фантазиях, я не замечала реальности. И потом мне было, что терять. У меня был Гришка, добрый, понимающий, обожающий меня. У меня была Ярослава, Ясенька — моя двоюродная сестра, в лучистых глазах которой я ловила строки будущих стихов. У меня были довольно терпеливые, осторожные в воспитательных крайностях родители, и какое-то необъяснимо острое чувство, переполняющее меня — я ждала счастья. Казалось, оно вот-вот обрушится на меня… Но все получилось не так. К моему горлу просто приставили нож, обсыпали отборнейшим матом и изнасиловали. А я даже не сопротивлялась, даже не кричала. Я только ждала, когда это кончится. Не знаю, сколько времени я просидела на этой грязной лестнице. Видимо, это не совсем нормально, но в стрессовых ситуациях я совершенно теряюсь. Меня охватывает какое-то непреодолимое оцепенение, и ничто уже не может вывести меня из него. Нашел меня Витька. Он сам все понял, повел меня домой, стал куда-то звонить.

— Кать! Ну ты хоть заплачь! Менты приедут, не поверят ведь, — говорил он, испуганно заглядывая мне в глаза. Плакать? Нет, я не могла плакать. — Никаких ментов! — наконец, очнулась я. — Ничего не было! Слышишь? Ты никому ничего не скажешь!

— Да ты что?! — оторопел Витька.

— Все! Оставь меня!

— Ты в своем уме? Ты что сможешь спать спокойно, зная, что этот маньяк на свободе? А если он еще кого-нибудь трахнет?

— Мне плевать на кого-нибудь! Я ничего не буду рассказывать! — взорвалась я. — Я не буду жертвой! Не буду потерпевшей!

— Ты вообще соображаешь что-нибудь? Тебе же к врачу надо, может, он заразный! — не унимался Витька.

— Уходи! Слышишь, убирайся от сюда! Я ненавижу тебя! Только попробуй что-нибудь рассказать! — я буквально вытолкнула его за дверь.

«Ничего не было. Ничего не случилось,» — успокаивала я себя.

Я не плакала, не просыпалась от ночных кошмаров, не боялась темных улиц. Наверное, моя память заблокировала это инцидент. Не знаю, я не сильна в психологии. Все шло, как и раньше. Родители терроризировали Гришку, он стыдился себя, но не мог с собой справиться. Ночами он плакал, положив голову ко мне на колени, а утром садился за учебники. Мозги у него работали превосходно, и сессию он сдал блестяще. Наверное, все бы и успокоилось, началась бы белая полоса, как говорит Алиса, тем более, что Вика, увидев потрясающий BMW Гришки (тогда иномарок было еще не так много), заинтересовалась им. И мой брат уже не ходил, а порхал, засыпая нас анекдотами, подарками, сюрпризами. Мама даже забеспокоилась, как бы наша семья не увеличилась в размерах. Но тут произошло что-то невероятное! Оказалось, что я беременна! Этого не могло быть. Так не бывает. Я не верила в это, но врачи упрямо констатировали факт наличия в моем теле другого существа, которое жаждало увидеть жизнь.