Это лишь игра - 2 - Елена Шолохова Страница 11

Я потихоньку пячусь к двери, пока он еще молчит, пока ошарашенно смотрит на меня, пытаясь понять, видимо, как я тут оказалась.

Но Герман отходит от окна и так же медленно приближается ко мне. Жадно оглядывает меня с ног до головы, мое форменное платье, бейджик, совок с осколками. Будто глазам не верит.

— Лена? — наконец произносит он. — Ты…

Качнув головой, он замолкает, словно не зная, что сказать.

— Здравствуй, — говорю я глухо и так тихо, что, по-моему, никто меня и не услышал.

— Ты здесь работаешь? — спрашивает он. Ни в тоне его, ни во взгляде я сейчас не чувствую высокомерия, но это наверняка лишь потому, что он действительно обескуражен.

— Да, — отвечаю я уже чуть громче, стараясь изо всех сил выглядеть спокойной. И вовремя одергиваю себя, когда у меня чуть не вырывается глупое оправдание, что это всего лишь подработка на каникулах.

Да пусть он думает себе, что хочет!

И все же… совсем не о такой встрече я мечтала. Ведь раньше я и правда мечтала, что когда-нибудь мы с Германом встретимся. Что он вернется в Россию и придет, например, на встречу выпускников, а я… ну я хотя бы буду в красивом платье, а не в этой дурацкой форме, не с грязным совком…

Нет, я не стесняюсь своей работы. Бабушка говорит, любой труд прекрасен, и я с ней согласна. И снобизмом я никогда не страдала. Но с Германом у меня всегда так было: почему-то хотелось казаться другой — лучше, красивее, достойнее. Я злилась на себя за это, но поделать ничего не могла. И сейчас мне тоже стыдно. Хоть сто раз себе повторяй, что тут абсолютно нечего стыдиться. Но именно перед Германом мне сейчас стыдно. Ненавижу себя за это малодушие!

Еще и сердце глупое дергается и скачет у самого горла, никак не уймется.

Вскинув голову, говорю ему как можно равнодушнее:

— Вам что-нибудь еще нужно? Если нет, то я с вашего позволения пойду. Если вам вдруг что-то понадобится — позвоните, пожалуйста, на ресепшен, и мы будем рады помочь вам.

У меня получается не только выдержать ровный и бесстрастный тон, но и выдавить дежурную улыбку, при этом глядя в глаза Герману. Кто бы только знал, чего мне это стоило! В другой раз я бы порадовалась своему самообладанию (в кои-то веки!), даже мысленно поаплодировала бы себе. Но сейчас мне так оглушительно плохо… Меня просто раздирает внутри в клочья, и хочется немедленно исчезнуть, потому что, чувствую, еще немного и я сломаюсь…

Герман, похоже, тоже приходит в себя после первого шока. Заметно расслабляется. Лицо его становится почти прежним, непроницаемым и нечитаемым, только взгляд все еще жадный, горящий.

— Спасибо, — приподняв бровь, с легкой усмешкой говорит он.

— Герман, кто это? — подает голос его невеста.

Не оборачиваясь на нее и не сводя с меня глаз, он все с той же усмешкой отвечает:

— Моя бывшая… одноклассница.

Почему-то от его слов я вспыхиваю. Затем быстро ухожу. Возвращаюсь в служебное помещение, к счастью, пустое, и, рухнув на стул, захожусь в безудержном плаче. Я не знаю, почему мне так больно, все ведь давно осталось в прошлом. Я же почти забыла Германа! Поставила точку и перевернула страницу.

Но вот увидела его и… его невесту… и меня словно наотмашь ударили под дых, когда от острой внезапной боли не можешь ни вдохнуть, ни звука произнести. Когда всю колотит, а из глаз сами собой льются слезы.

Значит, это он женится… у него теперь другая…

И ведь я ни на что не надеялась давно, но эта новость просто выбила меня их колеи. Резко и грубо вспорола затянувшуюся рану… Я и забыла, что это так больно… Крепко зажмурившись, я беззвучно рыдаю, содрогаясь всем телом, до икоты и изнеможения. И все равно продолжаю травить себе душу: а это его — бывшая одноклассница… Почему от этих слов мне так горько?

Даже не знаю, сколько времени я вот так просидела. И просто чудо, что меня еще никто не хватился.

Постепенно я успокаиваюсь, дыхание выравнивается, слезы высыхают. Еще несколько минут я сижу, бессмысленно глядя перед собой в одну точку, словно в тупом оцепенении.

Затем тяжело поднимаюсь — надо идти работать, еще час до конца смены. Приглаживаю перед зеркалом волосы, расправляю платье. Лицо, конечно, припухшее, но кто на меня смотрит? Я почти в порядке. Почти спокойна. Лишь то, что, как я думала, во мне умерло, сейчас где-то под ребрами бьется и корчится в муках. Но и это пройдет…

8. Герман

За месяц до…

Вайнер, адвокат отца, позвонил мне около трех часов ночи. Я уже спал. Но спал плохо, нервно. У меня вообще со сном хронические проблемы. Порой до самого рассвета глаз не получается сомкнуть. А иногда, как в этот раз, засыпаю, но снится какой-то изматывающий абсурд: бессвязные обрывки чьих-то слов, звуков, хаотичные и нелепые сцены, калейдоскоп чужих лиц.

И сквозь этот сюр каким-то чудом прорвался звонок Вайнера. Даже не звонок, а вибро.

Я лишь взглянул на экран телефона и сразу понял — у отца проблемы и серьезные. Без веской причины Марк Вайнер не стал бы звонить, зная, что у нас с Иркутском разница в четырнадцать часов. Подобное себе не позволял даже отец.

Значит, там всё плохо. Так оно и оказалось.

— Герман, прости, что звоню так поздно… или рано? Прости, в общем. Но я не мог ждать. У нас крупные неприятности.

Откуда у этих неприятностей ноги растут, я тоже сразу понял. Даже не так — я почти ожидал чего-то подобного.

С тех пор, как отцовский друг, Явницкий, пролетел с выборами и вместо него в губернаторское кресло сел Леонтьев, эти самые неприятности сыпались на отца как из рога изобилия. Бесконечные проверки, задержки грузов, вынужденные простои, сорванные госконтракты — Леонтьев кусал отца со всех сторон. А потом вдруг затих. Почти полгода его не трогал.

Когда отец прилетел сюда, в Калгари, три месяца назад, я ему так и сказал, что рано он расслабился. Если уж Леонтьев столько лет лелеял в себе жажду мести, то так просто он не уймется. И, скорее всего, он собирается провернуть что-то посерьезнее проверок. Отец отмахнулся тогда:

— Да что этот мудила может, кроме мелких