Ирина Лобусова - Две недели у моря Страница 12

Потом Рубинова понесло. Я запомнила кое-что из того, что он сказал: «Я влюбляюсь не в женщину, а в своё состояние рядом с ней. Для меня абсолютно не важна физическая красота. В женщине, в которую я влюблюсь, должно быть что-то такое… Неуловимое, особый вкус, или цвет, или запах, какой-то нюанс, который отличает её от всех и заставляет возвращаться к ней мыслями снова и снова. Идеальная для меня женщина – это та, которая будет понимать: я никогда не буду делить женщину с моей работой. Для меня искусство всегда останется на первом месте. И в тот момент, когда я прикасаюсь кистью к холсту, женщина должна понять, что она для меня умерла. Конечно, это фигурально выражаясь. Но женщины, способной вытерпеть то, что в момент создания картины она для меня просто не существует, в мире нет. Вот поэтому я один».

«Сначала, когда я вижу красивую или чем-то интересную женщину, она сильно привлекает меня внешне. Я хочу её соблазнить, разумеется, хочу заняться с ней любовью. Я готов наплести всё, что угодно, чтобы этого добиться. Не совсем честный и правильный подход, согласен. Но ведь так поступает большинство мужчин, только об этом не говорят. А потом, когда всё уже произошло, она вдруг становится для меня абсолютно не интересной. Более того: я вдруг начинаю открывать в ней какие-то черты, недостатки, слабости, неровности, которые начинают меня раздражать. И если вначале я думал только о том, как затащить её в койку, то потом начинаешь думать – ну когда же она наконец уберётся из моей жизни! Что бы сделать такого, чтобы она наконец ушла? Это ужасающее чувство, оно иногда гнетёт меня самого, но это моя реальность. Я ещё не встречал женщины, с которой почувствовал бы иначе. Именно поэтому я убираю очередную женщину из своей жизни, и сажусь к холсту. Да, я грешен. Иногда я убираю их грубо, иногда обижаю, потому что категорически не могу дать им то, что они ждут. Если бы я встретил женщину, которая бы поняла, что в тот момент, когда я взял в руки краски и кисть, она должна навсегда убраться из моей жизни, раствориться, исчезнуть, забыться, просто перестать существовать – наверное, я бы никогда не отпустил такую женщину. Но, насколько я понимаю, и насколько мне подсказывает собственный опыт, таких женщин в мире просто нет».

«Я мечтаю создать новое представление о старом чувстве, – говорил Рубинов, – чувстве, терроризирующем мир со дня его возникновения. Одиночество всегда представлялось горем, но кто знает, какое оно на самом деле? Оно связано с любовью, с человеческой душой. Моя новая картина будет называться «Триптих одиночества». Её наполнят простые живые чувства и мысли. В основе их, конечно же, двое, мужчина и женщина. И ещё что-то третье, что я пока не могу найти. Но мне обязательно подскажет время».

– Ты газету купила? – сказала мама, – есть что-нибудь интересное?

– Можешь забрать, если хочешь, – свернув, я протянула газету ей, – интересное? Абсолютно ничего.

Спустя пару дней я стояла возле зеркала, снимая макияж ватным тампоном. Чёрная тушь запеклась в уголках глаз. Включив громкую связь – родителей, к счастью, не было в квартире, я болтала с одной из своих многочисленных подруг, категорически отказываясь сегодня идти в ночной клуб. Тушь оставляла на щеках грязные подтеки. Я устала от бесконечных пустых разговоров. Я выходила за целый день всего на полчаса, но я так устала, что не хотела куда-то идти. Я слушала пустую трескотню подруги и с тоской думала о том, как несовершенно устроен мир. Мы не можем отключить слух так, как мобильник. Техника бывает умнее людей.

В конце концов, разговор закончился, и я с облегчением нажала кнопку отбоя. Меня ждал самый ценный в мире дар – несколько часов тишины. Поэтому, когда телефон зазвонил снова, настойчиво и громко, я чуть не взвыла от злости и едва не запустила в стенку злосчастный гаджет. Бросив грязный ватный диск прямо на поверхность столика, я схватила трубку, проклиная весь мир. Раскаты этого телефонного грома спешили поведать мне, что дурацкая трубка сейчас разорвётся из-за того, что на неё никто не обращает внимания.

Я не смотрела на глянцевитую поверхность потому, что и так знала, кто звонил. Эта подруга умела доставать так, как никто другой. И, по всей видимости, с удовольствием демонстрировала на мне свои умения. Я нажала кнопку «ответить» и со злостью заорала:

– Неужели ты, дура, блин, не можешь оставить меня в покое?!

– Ты действительно хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? – раздался в трубке голос, от которого у меня подкосились ноги. – И, кстати, я не «дура блин».

Что-то глухо заколотилось в моей груди, потом оборвалось и полетело вниз с такой болью, что я даже задохнулась, хватая ртом воздух. Словно сердечник, схватилась за грудь.

– Я скучал о тебе, глупая девчонка. Скучал по твоей непредсказуемости – только ты так умеешь послать.

Я не знала, можно ли говорить о голосах так, но у него был какой-то иронический голос… Голос, возникающий в самых недрах моей души. Я стояла и хватала ртом воздух, а из глаз моих почему-то хлынули слезы. Я не плакала, когда представляла себе, как он трахается с голливудской красоткой. Я не плакала, когда видела их запечатлённый газетчиками роман. Я не плакала, видя плотоядный взгляд его зелёных глаз, разрывающих моё сердце со страницы журнала. Я не плакала, когда прекрасно знала реальность – мы больше не встретимся, никогда. Я сжимала зубы, терпела боль, как пленный партизан на допросе у немцев, и не говорила ни единого слова. Я не пролила ни единой слезинки, оплакивая себя. И вот теперь, когда он позвонил спустя столько месяцев, когда в моей трубке зазвучал голос реального, из плоти и крови, Филиппа Рубинова, я разревелась, как последняя дура, и всё не могла успокоиться. Я хватала ртом воздух, а слёзы обжигающим кислотным потоком уничтожали последние остатки моей кожи на распухших от такого нестерпимого счастья щеках.

Накануне ночью я лежала в постели с моим женихом, в его квартире, оставшись у него ночевать. Был такой же, как всегда, секс – скучный, как стирка чужих носков. И, когда всё закончилось, он уткнулся, как щенок, в плечо моё тёплым, чуть влажным носом, и просопел:

– Ты счастлива? Тебе было со мной хорошо?

– Мгм…

– Скажи, ты действительно меня любишь?

– Мгм…

– И мы обязательно поженимся?

– Мгм…

– Скажи, ты действительно испытываешь то же, что сейчас я?

– Мгм…

– Ты ведь никогда от меня не уйдёшь?

– Мгм…

Мне и самой было отвратительно чувствовать себя такой нечестной. Но что я на самом деле могла сказать? Мне просто нечего было сказать, и моё мычание «мгм» означало для меня целый мир. Это был серый гранитный мир, в котором не оставалось никакого проблеска счастья. Но я как будто думала, что мир и должен быть таким, и не собиралась ничего менять. Никаких других мужчин. Я не врала. Просто я думала, что так – будет правда.

И вот я стою, захлебываясь от слез, а вокруг меня рушится железобетонный гранит, который не возможно было разрушить ни одной взрывчаткой. И голос другого мужчины, только голос другого мужчины возвращает моим глазам жизнь, которой, как мне казалось, я уже лишилась в зимнем холоде свалившихся на меня потерь и разочарований.

На самом деле в тот момент я ничего ещё не знала о потерях. Я не знала, что счастье может так же причинить боль, как оскорбление, как предательство, как удар. Я не знала всего этого. В моём телефоне звучал голос Филиппа Рубинова.

– Я приехал. Я сейчас нахожусь в твоём городе. Через полчаса жду тебя в гостинице «Континенталь», номер 325.

Дальше был сумасшедший вихрь, тайфун, цунами. Тапочки полетели в стены. Шмотки из шкафа – туда же. Я натянула на себя первую попавшуюся под руку майку и джинсы, и выскочила из квартиры в коридор прямо в домашних тапочках, даже не успев пройтись щёткой по всклокоченным волосам. Остановившись возле лестницы, я заметила тапочки. Мне пришлось вернуться в квартиру, чтобы заменить их на кеды, быстро черкнуть в кухне записку родителям «Уехала в ночной клуб, заночую у подруги, целую, я», и помчаться по городу с такой скоростью, которую просто невозможно развить в нормальных условиях. Просто удивительно, как я не попала под машину и не стала причиной жуткого ДТП.

Я бежала в никуда, бежала вопреки всей своей судьбе, чтобы в дорогом гостиничном номере прижаться к груди чужого и взрослого, старше меня почти на тридцать лет мужчины с трудным характером, и сказать только одно:

– Люблю…. Люблю…. ЛЮБЛЮ!!!!!

Я сидела в кровати, обхватив руками колени, и смотрела, как лопались пузырьки в шампанском. Мне было холодно, и я натянула одеяло до плеч. Я не верила своим глазам. Им было просто невозможно поверить! Мне казалось: всё, что происходит, какой-то бред, сон. Мужчина моей мечты совсем рядом, он стоит напротив кровати, накинул некое подобие шёлкового халата, и разливает шампанское по высоким бокалам, таким прозрачным, что кажется, будто прямо в воздухе искрятся сияющие пузырьки.