Татьяна Воронцова - Тени утренней росы Страница 12

— Он тоже согласен с тем, что критские вакхические ритуалы древнее афинских?

— Разумеется. — Нейл оборачивается на ходу, его длинные волосы взлетают от ветра, лезут в глаза. — Разумеется. Об этом много писала Джейн Харрисон.

Память у него потрясающая. Может, он историк или этнограф? Что, кстати, мешает мне спросить?

Друг за другом — Нейл впереди, я сзади — мы тащимся по раздолбанной дороге (ширина ее в некоторых местах не превышает трех метров), а справа и слева шелестят листвой верхушки растущих ниже по склону деревьев. Мы шагаем вровень с верхушками деревьев! Если вдуматься, это впечатляет.

Чтобы попасть на тропу, убегающую вниз по склону к руинам Элефтерны, нужно обогнуть сторожевую башню, причем уже не по дороге, а по каменистому выступу метровой приблизительно ширины, и тут я прихожу к выводу, что этот аттракцион мне не под силу. Пройти здесь? Справа стена, слева обрыв. Господи, да мне и на карачках здесь не проползти. Эти древние греки просто маньяки. Взбираться на такую высоченную гору, а взобравшись, еще играть в акробатов под куполом цирка.

— Давай руку. — Нейл смотрит на меня с безмятежной улыбкой сумасшедшего. — Пошли.

Если вы думаете, что мы, держась друг за друга, по-быстрому миновали опасное место и начали спуск к развалинам, вы заблуждаетесь. Мы действительно со всеми необходимыми предосторожностями прошли ровно половину пути, после чего застыли, как истуканы, на самом краю обрыва, чтобы полюбоваться панорамой долины, а заодно дать ветру хорошенько растрепать наши волосы и надуть рубашки, как паруса.

— Нейл, — взмолилась я, чувствуя, как повлажнели ладони, — идем же.

— Смотри, — прошептал он в ответ.

— На что?

— Эти горы, это небо, этот ветер, долины внизу, между холмами. — Стоя совершенно неподвижно, глядя в пространство, по-прежнему крепко сжимая мою руку, он продолжал говорить быстрым хриплым шепотом, несмотря на то что я уже была близка к истерике. — Это мир — такой, каким его создал Бог. Он пребудет таким еще сотни, тысячи лет. Нас с тобой не будет на свете, ни детей, ни внуков наших не будет, да и вообще, быть может, не будет уже никого, а эти горы будут стоять, как стоят по сей день египетские пирамиды. Это вечность, Элена. Та малая доля вечности, какую способен вместить человек.

В голову мне пришла ужасная мысль: а что, если у него на полном серьезе проблемы с головой, и он сейчас попросту сиганет с этой кручи, увлекая меня за собой, жертвуя вышеупомянутой вечности наши жалкие, никчемные жизни. Ну и что? В космических масштабах это мелочь. Пыль, зола.

Поджилки у меня затряслись, кроме шуток. Мы стояли рука об руку, не говоря ни слова, он — потому, что думал о чем-то возвышенном, я — потому, что боялась неосторожным словом спровоцировать неадекватный поступок с его стороны.

Вид был действительно сказочный. Просто ошеломляющий вид.

Даже и не припомню, как мы в конце концов оказались на твердой земле. На полусогнутых я с трудом добралась до ближайшего валуна, села и достала из кармана носовой платок. Смахнула пот со лба. Меня знобило, как при высокой температуре.

— Ты боишься высоты? — спросил Нейл, присаживаясь на землю.

— Да, и тебе это известно, — ответила я с раздражением, которое не считала нужным скрывать. — Я говорила не один раз.

— Уверен, что с этой скалы еще никто не сорвался, иначе она не считалась бы туристическим маршрутом. Мы же в Европе, Элена. Будь здесь хоть малейшая опасность, этот участок пути давно бы огородили, а то и вовсе закрыли для посещения. Като-Превелис, к примеру, закрыт, и все же ты там побывала.

— Здесь высоко, — пробормотала я, все еще дрожа.

— Я ведь рядом. Я не дам тебе упасть. К тому же выступ довольно широкий.

— А ты, значит, не боишься? Ты, случайно, не альпинист?

Он улыбнулся, не спуская с меня глаз. Своих странно-светлых, полупрозрачных глаз цвета морской воды.

— Ладно, не сердись. На обратном пути я пущу тебя вперед, а сам пойду следом.

Тут только я осознала, что ведь придется еще идти обратно.

— А как же иначе? — смеется несносный мальчишка. — Ведь самолет за нами не прилетит. И Гваихар, Повелитель Ветров[13], не перенесет нас на своих крыльях из Элефтерны в Адели.

— Болтун, — шепчу я мстительно.

И с неожиданным для себя удовольствием бью его кулаком по плечу. По костлявому твердокаменному плечу. Бью, между прочим, изо всей силы.

— Тебе не больно? — участливо спрашивает он, потому что костяшки пальцев я себе действительно ушибла. — Ты бьешь неправильно, как все женщины. Дай руку, я покажу, как надо.

Сложив мои пальцы в кулак, он сперва целует их, отчего я вздрагиваю, а потом с дерзкой улыбкой, становясь похожим на фавна, наносит себе несильный удар в подбородок.

— Ну-ка, повтори.

И чем прикажете ответить подобному существу? Я предлагаю спуститься в древний город.

Нейл делает зарисовки с потускневших от времени мозаик и рассказывает об исследованиях мисс Харрисон.

— Для нее авторитетами в этой области являются Конан, Страбон и Павсаний. Она полагает, что великий пророк и учитель Орфей «взял древний предрассудок, глубоко укорененный в варварском ритуале Диониса, и придал ему новое духовное значение». Конец цитаты. Она согласна с утверждением, что Орфей пришел в Аттику с юга, так как исповедуемый им культ, правда в самой неприглядной форме, к тому времени был уже хорошо известен на Крите. На Крите, и, по всей видимости, только там, существовал этот странный сплав египетского и примитивного пеласгийского, нашедший свое выражение в орфических обрядах.

Тонкая загорелая рука, на которой позвякивает золотой браслет, уверенно покрывает лист причудливым цветочно-геометрическим орнаментом.

— В «Критянах» Еврипида глава мистиков, излагая суть своего учения, среди прочего говорит, что исполнял «красные и кровавые обряды бога». Это, несомненно, намек на принесение в жертву быка, что связано с критской легендой о Минотавре и является наследием еще более древнего обряда поклонения быку доисторических ориньякцев Южной Франции. Важнейшей частью этого ритуала было разрывание жертвы на куски и поедание сырого мяса. Однако, как справедливо замечает мисс Харрисон, не следует делать вывод, что какая-либо из этих практик существовала в цивилизованных Афинах только потому, что во Фракии вакханки разрывали на куски козла, а на Крите в незапамятные времена ели сырое бычье мясо.

Обратный путь по краю пропасти, как ни странно, не вызвал у меня отрицательных эмоций, и только на крошечном деревенском кладбище рядом с базиликой Святой Анны этот сукин сын опять напугал меня до полусмерти.