Венера для Милосского - Инга Максимовская Страница 12

Гороскопы, как и прогнозы погоды, надо запретить законодательно.

Я бреду по улице, едва переставляя ноги в сапожках, которые купила, явно лишившись разума. Под ногами лед, больше похожий на стекло. Хотя коллеги проклятой радийной шарлатанки, сообщающие нам о погоде, сегодня утром обещали жителям нашего прекрасного города все что угодно, кроме адского гололеда, мерзкой колкой мороси с неба и ветра сносящего с ног. Ну, в принципе, этот чудесный день удивить иначе уже ничем меня не мог.

В одной руке у меня коробка с тортом, совсем даже не эклерным трехшоколадным, а купленным в супермаркете, с подозрительным сроком годности. В другой – букет чахлых гвоздик, которые бабуля ненавидит самозабвенно и многолетне. Считает их кладбищенскими и издевательскими, прости господи.

Ноги разъезжаются в разные стороны, как раз когда до встречи с моей незавидной судьбиной остается метров пятьсот. Взмахнув руками, я валюсь кулем на обледеневший асфальт. Коробка с мерзким масляным тортом, украшенным грибочками и ежиками из «картошки» выскальзывает из моей ослабшей длани и по красивой траектории улетает куда-то в придорожные кусты. Победитель по жизни – Венера Карловна Шац. Безрукая, как ее изваянная из мрамора тезка. Лежу на тротуаре, на груди помятые гвоздики в количестве четырех штук. Пятая явно там же, где и коробка с десертом. Так оно может и к лучшему? Может даже меня пожалеют убогую? И вообще, может просто отобрать у уличной собаки коробку со «Сказкой», позорно отползти в сторону моей пустой квартиры, насквозь пропахшей наглым нахальным мерзавцем, закрыться в ванной и сожрать в одиночку тяжелый бисквит с кремом? Только я ведь знаю, что получится из моей попытки взбунтоваться. И это, поверьте, гораздо страшнее, чем явиться на прием к моей бабуле без обещанного торта и цветов.

– Это всего на пару часов. Всего-то пфф. Раньше я с ними жила. Хуже то уже не будет день сегодняшний. А бабуля поворчит и достанет свой торт из холодильника. Как и всегда, собственно. Давай, Венера, выполни свой дочерний долг. А потом… – бухчу я, поднимаясь на ноги. Еще одну гвоздику, переломленную в стебле выкидываю. Ну а что, три цветка. Вполне себе букет.

Так что потом то? Что? Снова чертова квартира, в которой не живут даже пауки, чашки непромытые и пустая кровать? Может зря я не помирилась с Вазгеном? Может, надо было его простить? Сейчас бы мы шли вдвоем в гости, сообщать о помолвке. И все бы были счастливы. Все… Кроме…

Толкаю знакомую дверь. Открыто, меня ждут. Воздух пахнет табаком, домом и скорой грозой. Снимаю обувь, ставлю на полочку, по размеру, по цвету, и по дурацкому заведенному порядку. Цепляю взглядом шикарные штиблеты, блестящие лаком в полумраке прихожей. Они, кстати, без всякой логики торжественно поставлены на самый верх обувного пьедестала. Бабуля как выдержала такое извращение? Интересно, дед или папа начали под старость лет франтить? Глупо хихикнув иду к месту казни, то есть, прости господи, в столовую из которой…

Твою мать, я что домом ошиблась? Из столовой несется смех, и довольный голос Розы Хаймовны Шац, зычно глушащий все звуки вокруг.

– А это наша Венька на горшке. Ой, вот тут она арбуза в саду переела, так с ней случилась диарэя. Я ее так и везла домой в машине на горшке.

О, черт. Черт, черт, черт. Неужели Вазген все таки явился, чтобы у меня не было шансов ему отказать? Подонок чертов. Жаль, что проклятый торт сейчас доедают наверняка уличные Полканы. Точнее Вазгенке повезло, я бы затолкала ему эту глиняную лепешку. Во все щели. А ботинки значит… Хм. Иду в прихожую, предварительно заглянув в дедову мастерскую. Под старость лет старика потянуло на трудовые свершения, и он начал ваять мебеля «под стринну». Правда все его, хм… изделия выходят кривыми и непригодными к использованию. Но дедуля не унывает. Так, монтажная пена. Пойдет. Самое оно. Сделав черное дело иду на звуки радости и счастья. На лице моем змеится улыбка. Я предвкушаю.

– А вот тут… О Венера, детка, мы заждались уже, что же ты не предупредила, что пригласила к нам своего друга, – многозначительно округляет глаза бабуля. Встретив меня у двери, поэтому я не вижу, кто сидит сегодня по правую сторону от бабулиного места, самого крутого в иерархии моей семьи. Этого права удостаиваются только самые важные гости. Ну, или не провинившийся дед, но это большая редкость.

– Ты сегодня без папиросы? – удивленно округляю глаза, даже забыв о планах в отношении «женишка». Бабулю без папиросы, которые она берет не знамо где, я не видела… никогда. Она у нее все время приклеена к уголку рта, и чадит, как паровоз. А сегодня, вот уж чудо…Ба не признает сигарет и прочего баловства. Только «Беломорканал» со смятым определенным образом картонным мундштуком. Надо же…

– Давай уже. Проходи быстро, – шипит она, подмигивая мне правым глазом. В ее исполненни выглядит это все очень зловеще. И я напрягаюсь, как врач. Вдруг инсульт.

– А вот тут Венечке три годика.

– Смешная голышка, – насмешливый мужской голос звучит как выстрел. Мне кажется, что это меня сейчас паралич расшибет. Ноги слабнут, отбитый об лед зад горит. Вся кровь приливает к лицу. Бабушка делает шаг в сторону, пропуская меня к месту аутодафе. – А вот и наша потеряшка, – ехидный прищур глаз, губы скривленные. Милосский собственной персоной. Поднимается с места. Идет ко мне… В носках. Он в носках, по-домашнему. Не в тапочках, которых у ба миллион гостевых, а в…

– Носки у него бомба. И не рваные. Алмаз. Ты его смотри не отпускай. Ыцепись мертвой хваткой и держи, – шепчет за спиной бабуля. Боже… О, боже… Он смотрел мои детские фото.

– Я не купила торт. И вот… Три гвоздики, – хриплю я, в надежде что сейчас моя ба треснет меня по башке сзади и если повезет, то я сразу откину тапки.

– Ничего. Главное ты наконец-то взялась за ум, и нашла себе нормального мужика. Попробуй только его промохать…

– Дорогая, мы заждались, – насмехается он надо мной. Наглый, нахальный мерзавец. Чертовы гвоздики в моих пальцах кажутся раскаленными. Треснуть бы его ими по самодовольной физиономии и сбежать к чертям собачьим. Но нельзя. Марку потеряю. Права ба, я наконец-то берусь за ум. А то бы давно отмудохала этого хлюста цветуечками, если б не взялась то.

– Я была на работе. Там какой то хмырь на меня накатал телегу, представляешь? – скалюсь, наконец совладав с собой. – Сука, правда?

Прохожу к столу, и пальцами отламываю от шикарного торта ломоть. Запихиваю в рот, не чувствуя вкуса, и не обращая внимания на повисшую в столовой нехорошую тишину. Обычно, такая случается перед страшной бурей.

– Отвратительный мерзавец, – ухмыляется отвратительный мерзавец, блестит клыками своими, на которых мне кажется я вижу кровь. – Пойдем к столу дорогая. Коньячку тебе налью, успокоишься.

– Ой. Ну что вы, Матвей, наша Венечка не пьет, – подает голос мама. Господи, какой фарс. – В рот не берет.

– Правда, и в рот не берет? И не пьет? Просто идеал женской красоты и добродетели, – щурится Милосский, в его глазах пляшут черти. Если он сейчас заржет, мне придется его убить тортом.

– Наливай. Да рукой не дрожи. Краев не видишь что ли? – будто бес меня толкает, дергает сука за язык. Тишина становится гнетущей. – Нет, закусывать не буду. Цветами занюхаю. Гвоздичками. Или ты нашел астры, дорогой? Что, неужели нет? не нашел зимой астр. Ай-ай-ай. Явился в приличный дом без астр. За вас, мои родные. За то, что не теряете надежды выдать замуж перестарка, совсем не думая о том, чего я хочу. За вас, мои хорошие.

– Я принес каллы, – боже. Боже. Что же я творю? И он совсем рядом. И бокал в его руке пустой. А пахнет… Пахнет он… Голова кружится. – Мне уйти?

Молчу. Смотрю на этого наглого гада и молчу. Потому что…

– Так, истерики закончены, все к столу, – приказывает бабушка. И сейчас я ей благодарна. Хотя точно знаю, что в моей порции будет сейчас наверняка доза мышьяка. – Венера, детка, как тебе торт?

– Фуфло, – выдыхаю я, прямо в грудь Милосского, который очень близко. Опасно. – Из Парижу поди? Решил