Анри Коломон - Франсуа и Мальвази. III том Страница 13

С ним разговор был недолог. Он ничем помочь не мог.

Не удовлетворившись отказом князь де Бутера ни за что не решаясь придти к Мальвази без ничего, сам не зная что искать, пошел бродить вокруг дворца в том числе и по его склонам от оснований непрерывной цепи корпусов в поисках того неопределенного что могло подойти для выезда княгини. Заходил он и на конюшню, осведомлялся при помощи золотой монеты о наличие лишнего из колесного транспорта и копытного. Но дворец был ничейный и ничего в нем из того чему следовало бы быть не было.

У самого него кареты не было, друзей у которых можно бы было таковую позаимствовать тоже не было, и князь не зная что и делать прошелся вокруг дворца по подножию то и дело замечая то в саду, то схороненных за кустами и прочими укрытиями вооруженных людей, внимательно наблюдавших за ним, за стороной поля откуда могла показаться опасность, а так же следя за каждой лазейкой из дворца Нормандов.

Дойдя до края, точнее сумасшедшего обрыва к воротам ди Кастро подпоясанного стеной он посчитав свои действия безрассудными повернул назад и вернулся к подъезду входа во дворец со стороны сада, уходившего вниз. И только там остановился думая что он скажет ей в свое оправдание и как она безрассудно пожелавшая нереального будет опечалена… взгляд его несколько обратился на стоявшую у бортика приподнятой терраски подъезда по входу отличную карету запряженную четверкой и вместе с картежем из шести наездников находившихся наготове рядом же. Можно было не задумываясь понять что это карета Монсеньора и картеж его на случай если возникнет угроза его жизни и придется скорее рвать. Совесть тем очистившаяся, подсказала ему что нужно делать.

Князь де Бутера-младший подошел к двум сидевшим на козлах.

– Вам следует отъезжать на площадь Порта-Нуова и встать у самого выхода. Приказ Монсеньора.

Привыкшие выполнять приказания карета и эскорт отбыли в указанное место.

С горечью на сердце проводив их взглядом насколько это было возможно князь как пораженный горем поплелся туда где его ждали, но туда вошел уже вполне пришедшим в себя.

– Вас дожидается карета Монсеньора с шестью эскортерами, – вполне твердым тоном проговорил он.

Пускай Монсеньора, пускай на том же месте где сидел этот отвратительный человек, Мальвази было все равно, главное с его гербами и людьми она повсюду проедет! И очень обрадовавшись этой перспективе в порыве радостных эмоций, даже не догадываясь какую боль причиняет молодому человеку, совершенно по дружески схватила его руку подбегая и поцеловала в щеку. Он был сполна вознагражден!

К отъезду давно уже было все готово, герцогини не было, она либо пошла спать, либо все еще крутилась на балу. Де Бутера с трудом нашел в себе силы не дать волю чувствам, а держа себя в руках пойти проводить княжну до кареты.

За ними же направились Дуэнья и Пираже.

Доведя их до лестницы выхода, где стояла карета, де Бутера сначала остановился, но затем не выдержал и опередив по спуску княжну, открыл ей дверь кареты.

Подходя к ней Мальвази только теперь поняла какую верную и неоценимую услугу оказал он ей против своей воли и в тягость себе, и понимая что она с ним сейчас делает прошла рядом, забираясь по подножке мимо него, не поднимая глаз, отводя их в сторону от его взгляда и не могучи ему даже на прощание ничего сказать. Она как забыла или не владела уже даром речи.

За Пираже дверца безжалостно закрылась перед лицом князя. Он все же нашел в себе силы не дрогнувшим голосом приказать кучеру:

– В Трапани!

Хотя нужно было только в его предместье Эриче, князь с расстройства уже переставал понимать. Слезы невыразимой обиды исказили его зрение и лицо и он прошел мимо удивленного берейтора.

…Простите князь я делаю правильно. Мы бы всю жизнь мучались.

Раннее утро нового дня, холодное, но светлое от поднимающегося с востока солнца, видимого на чистом небе из-за холмов окружающих Палермо. Поэтому еще как будто в туманной дымке пребывала неширокая гавань Ла-Кала, выдававшаяся из обширного залива Конка д’Оро и являвшаяся основным сосредоточием причалов и складов маленького порта. Свежие насыщенные парами тумана бризы с моря, обязательные по утрам, наносили холодной влажности на прилегающие к выдающемуся заливу улицы и площади, и в частности на площадь Фондерья, открытой на широкий полукруг, коим кончалась Ла-Кала.

Имея такое расположение городские власти распорядились убрать от видов с площади всякие склады, а причал предназначить для погрузки товаров и людей на принимающие их суда, или же прочую морскую посуду. Именно поэтому на самой припортовой площади, откуда целиком и полностью открывался вид на правую сторонку порта, продолжавшийся молом уходящим в море, было много питейных заведений, но в основном Фондерья составляли дома со здающимися комнатами, и наиболее ветхими из них на чердаках окна, кои представляли собой выглядывающие застекленные вздутия, угловато выглядывавшие из темно-красной, или еще каких оттенков поверхностей черепичных крыш.

Черепица интересующего нас дома была какого-то серо-темно-бурого цвета из-за ее странности и ветхости старого дома, весьма сложного в строении из-за различных пристроек со стороны двора. Вообще если находиться там можно легко ошибиться и подумать, что находишься не у самого порта, а на окраине, одном из бедняцких кварталов.

Со стороны площади, то есть на фасаде дом имел парадный подъезд и был немного получше на вид, к тому же рядом стояли дома нисколько не лучше. Церковный колокол с церкви святого Себастьяна напротив стал сколько-то отбивать, как ставни чердачного окна с яростью распахнулись и оттуда на квадратную в шаг площадку под окном образованной прямой карнизной выемкой, в крутом скате крыши выскочил в одном нижнем белье Одурелый, мгновенно застывший созерцательно, когда воззрился на один из пирсов. Он был уст, но к нему подходил корабль! Почти рассвирепев Одурелый юркнул обратно, только ставня за ним хлопнула и снова медленно стала открываться.

Выйдя из комнаты, уже в рясе монаха—францисканца и потому подпоясываясь веревкой, все такой же свирепый, он стал спускаться вниз по лестнице в застарелую залу, куда выходило также несколько дверей. Там же находилась кухня и стол, на который накрывали его жена и сестра, две дочери и служанка на которых он накричал со всей горячностью и темпераментностью, соответствующей своему настроению. Еще не успев сойти со ступеней.

– Какого дьявола вам сейчас вздумалось садиться за стол!

– Тебя забыли спросить! – неповторяемым жестом отмахнулась его сестра и не успел он что-либо ей ответить, как на него напала жена.

– А тебе то что!? Не бойся, о тебе не забыли!

– Судно подошло! Знаешь сколько время? – осекся он выражением лица взглянув на часы. Видимо судно подошло значительно раньше времени. Жена тоже посмотрела на часы, на которые он ей указывал. Теперь настала ее очередь высказать ему все что она думала и об его сенаторстве, и о всех горестях что оно принесло, и наоборот не принесло в последний месяц никакого заработка, потому что видите ли им совестно было брать за свою деятельность деньги, и даже прошлась по тому что он смеет преспокойно стоять перед дочерьми в монашеской рясе, и так же для явного показа одной схватила и оттянула на себя край материи, как будто и так не было понятно, что это и есть о чем она говорит.

Одурелый пренебрежительным жестом смахнул руку жены, как подлил масла в огонь. И это оказалось еще не все: его художества ее в конец замучили, чтобы жить нормальной человеческой жизнью. Все из-за него вынуждены скрываться в какой-то дыре и все бросив, почти без денег ждать корабля чтобы только выплывать в какое-то там Ливорно, где не будет угроз. Постоянно получаемых в письменном и устном виде.

Она закончила, и закончила-то только потому что он ни слова не говоря повернулся кругом и пошел обратно наверх, зайдя за дверь и выйдя обратно ровно через минуту в новом модном костюме с тростью, и поигрывая ей стал чинно спускаться, как видно критику поняв. Так же чинно ни слова не говоря, но искоса замечаемый всеми, он гордо вышел из залы на лестничную площадку. И буквально через минуту снова вернулся со сконфуженным видом как будто собираясь сесть со всеми за стол. Но Одурелый резко опроверг их мнения сложившиеся о нем.

– Ах. Черт! Хозяин заячья душа, запер двери не выпускает.

Не услышав чтобы его позвали за стол, он вынужден был снова пройти к себе наверх. Через минуту когда за стол уже расселись и выждали некоторое время чтобы затем сказать: долго они еще будут его дожидаться? – с чердака послышался радостный вопль и его житель сам появился в створе раскрывшейся двери с лицом пресыщенным восторга.