Светлана Полякова - Лестница на небеса Страница 14

И в принципе, подумал он, глядя на людей, бредущих по улице «вперед», им ведь на самом деле все равно куда. К какой победе. К пирровой ли или к этой их, коммунистической… Им все равно. Главное — это победа. Борьба.

Во всяком случае, глядя на эту самую серую реальность, он не думал о Мышке. Ей там места не было.

Так и не пристроив Мышку в эту бесконечную процессию «борцов», он нашел ей место на большом белом облаке и немного успокоился.

За окном моросил дождь. Такой же мерный, как голос Зинаиды, подумала Мышка, на секунду возвратившись из заоблачных высот и ухватив кончик учительской фразы. Скучной, как и книга, о которой в данный момент шла речь.

«Просто приду к нему и скажу: „Я люблю тебя“, — решила она. — В конце-то концов, если я не могу без него жить, почему должна это скрывать?»

А если он ответит: «Нет, милая. Я люблю другую»?

От такого предположения у Мышки внутри все похолодело. Она тут же увидела перед собой Ирину — такую красивую, женственную, в отличие от самой Мышки. Неуклюжей Мышки. Нескладной Мышки. Ни-ка-кой Мышки!

— Краснова, можно поинтересоваться, зачем ты пришла на урок?

В голосе Зинаиды холодная сталь насмешки смешивалась с откровенным неприятием Мышкиной персоны. Этакая «нон грата», усмехнулась она про себя. И почему-то ей надоело быть приличной девочкой. Надоело так, что сдерживаться она уже не могла.

Она подняла глаза. Зинаида устремила на нее ледяной, замораживающий взгляд через маленькие стекла очков. Она буравила ее взглядом так, что Мышка всерьез испугалась, что еще минута — и она проникнет в ее душу и наведет там По-рядок!

— Не знаю, — тихо, но внятно произнесла Мышка, встречая этот убийственный взгляд спокойно.

Сначала Зинаида растерялась.

— Как это — не знаешь? — спросила она немного растерянно, еще надеясь, что ей принесут извинения.

— Просто не знаю, и все, — улыбнулась Мышка. — Поскольку это время, так бездарно потраченное на изучение опусов плохого писателя, я могла бы потратить с большим толком… Понимаете, Зинаида Александровна, я ведь никогда в будущем не стану его читать. И я не понимаю, почему сейчас должна тратить столько времени…

Она не договорила. Лицо Зинаиды налилось краской, точно ее вот-вот хватит апоплексический удар, и она прокричала пронзительно:

— Выйди немедленно из класса! Вон отсюда! Вон! Вон!

Мышка сначала даже растерялась — отчего, право, Зинаида так раскричалась, неужели она, Мышка, не имеет права высказать собственное мнение? Но ведь язык-то бедный, предложения односложные, а все искания сводятся к этой тупой установке — погибнуть за миф, который не стоит выеденного яйца? Разве это обязательное условие успеха — лицемерие?

Она вздохнула и поднялась с места. Может быть, и к лучшему… Может быть, ее выгонят из школы…

Что с ней будет потом?

Сейчас это не важно.

Чувствуя себя «ниспровергательницей святынь», она шла к выходу, стараясь держать спину прямо. Она чувствовала, как все смотрят ей вслед. На одну секунду ей даже стало страшно — захотелось остановиться и попросить прощения. Поставить все на свои места… Если бы Мышка была уверена, что все так и должно быть, она так бы и сделала. Но…

— Жребий брошен, Рубикон перейден, — пробормотала она себе под нос. — Похоже, я только что объявила войну… И чем эта война кончится — Бог весть!

Она шла по улице, не замечая дождя, быстро, словно боялась передумать. «Нет уж, — сказала она себе. — Раз мне хватило храбрости объявить войну, так уж сказать ему, что я его…»

И тут же запнулась. Чем ближе она подходила к его дому, тем слабее становилась ее решимость, вот и теперь — слово затрепетало и спряталось, как живое, боясь встретиться с адресатом.

Поднявшись по ступенькам, она на секунду замерла, попыталась вытащить это слово наружу, несмотря на сопротивление. А вдруг он скажет: «Я тебя не люблю…» И все кончится! Мысль, что тогда она его больше никогда не увидит, была непереносимой…

Может быть, все-таки лучше промолчать?

Она нажала на черную кнопку звонка, твердо решив отдаться на волю провидения.

Дверь открылась.

Он стоял с веником и совком в руках. Но вот же, сказала она себе, он ведь обычный. Может быть, от окружающих его вообще отличает только длина волос…

— Привет, — сказал он. — Проходи…

Она прошла вслед за ним на кухню.

— Чашка разбилась, — пояснил он, сметая с пола веником осколки.

Она ничего не ответила, все еще набираясь решимости. И наконец выпалила:

— Я люблю тебя…

Ей казалось, что она это крикнула. Так громко, что не услышать было невозможно.

Но он продолжал сметать эти дурацкие осколки.

«Может быть, мне просто показалось, что я кричу, — подумала она. — На самом деле я это едва слышно прошептала, и он ничего не расслышал?»

— Я тебя люблю, — повторила она уже намного громче.

— Не кричи, — сказал он. — Я не глухой. Я тебя прекрасно слышал и в первый раз…

Он продолжал подметать. Она видела только его спину.

— Тогда какого черта? — прошептала она почти в отчаянии, потому что такой реакции, то есть полного отсутствия какой-либо реакции вообще, она даже не могла предположить.

Он сел напротив и устало посмотрел на нее:

— Что мне надо, по-твоему, теперь делать?

— Не знаю, — призналась она.

— Я тоже не знаю, — вздохнул он. — Мне как-то и в голову ничего не приходит…

«Наверное, это и есть ответ, — подумала Мышка. — По доброте душевной он не может сказать мне правду. Просто не может сказать — извини, моя радость, но я люблю другую женщину…»

Мышка встала и пошла к двери. Теперь все на самом деле кончилось, подумала она, все еще надеясь, что сейчас свершится чудо, он встанет, побежит за ней, обнимет и прижмет к себе, а она просто спрячется у него в руках от этого мира, которому объявила войну, и рядом с ним станет сильнее и непременно эту войну выиграет…

Но ничего не случилось. Она открыла дверь, на минуту замерла на пороге и окончательно поняла — теперь все. Кончилось…

Отчаяние захлестнуло ее, а еще — немного злости на саму себя и на него, и она хлопнула дверью со всего размаха. По лестнице она неслась вниз со скоростью ветра, размазывая по щекам противные детские слезы, и где-то далеко-далеко торжествующе ревел этот чертов поезд.

Точно кто-то неведомый, скрытый от Мышкиных глаз сотней других лиц, торжествовал свою первую победу.

«Ты скотина!»

Кинг поднял глаза к потолку — к этому грязно-белому суррогату неба. Усмехнулся невесело: «Я же сделал все по правилам. Я же все сделал по их чертовым правилам — так почему же чувствую себя так гнусно? Почему мне кажется, что я… ну да, именно так. Я совершил преступление».