Анатолий Ярмолюк - Нежная душа урода Страница 14

И — точно! «А ты сам-то, — спрашивает он меня, — кто таков и почему здесь?» «Да что — я? — весело отвечаю я. — Я — вольный художник и веселый мошенник! Так сказать — шутка гения: всучил одному ушастому золотой браслетик, а тот по недоразумению оказался латунным! Но, мыслю, этот ушастый уже осознал свою ошибку и отрекся от своего заявления в ментуру — так что через часик-другой я уже буду на воле. Ах, воля-волюшка! Ночной шансон, рубин-вино и обнаженный бюст любимой!..» Последняя фраза была из какой-то полузабытой песни, и ввернул я ее в разговор просто так, понта ради, но, по-моему, отчего-то именно она зацепила карлика по-настоящему. Какие-то, по-моему, она вызвала в нем ассоциации… «Слушай, — говорит мне карлик, а сам едва не плачет (сукой буду — сам видел!) — мне отсюда, вероятно, уже не выбраться, а коль ты через час-другой надеешься выйти, то не исполнишь ли ты одну мою просьбочку?» «Земляк! — отвечаю я как можно более оскорбленным тоном, — просто-таки обидные твои слова, земляк! Или ты не знаешь золотого уркаганского правила? Да те, кто хоть часок попарился вместе в одной камере, остаются навеки корешами и братьями! Да неужто, оказавшись на воле, я не исполню просьбы своего брата и кореша? Да хоть сто просьб! Хоть две тысячи восемьсот!» «Тогда спасибо, — отвечает на это карлик. — А просьбочка моя вот какая. Окажешься на воле, сходи на Второе городское кладбище, разыщи там сторожа по прозвищу Кириллыч, и пускай он тебя отведет на одну могилку. Скажи — Витек просил. И положи на эту могилку букет роз: самых красивых, какие только найдешь. Вот только денег на эти розы я тебе дать не могу, потому что нет у меня денег…» «Братан! — говорю я воодушевленно, — какой может быть базар и при чем тут деньги! Исполню все в точности, а букет будет самый большой и самый прекрасный, какой только можно найти в этом гребаном городе!» «Спасибо», — сказал еще раз карлик и опять надолго замолчал…

«Я, конечно, извиняюсь и все такое, — сказал наконец я, — но, если это, конечно, не тайна — кто же покоится в этой могилке?» «Ночной шансон, рубин-вино и обнаженный бюст любимой… — процитировал карлик очень печальным голосом. — Мы с ней слушали эту песню. Совсем недавно…» «Вот оно что… — сказал я. — Померла, стало быть, твоя зазноба?» «Скорее — убили», — все тем же грустным голосом сказал карлик. «Суки! — вознегодовал я. — Убивать бабу и дите — последнее сучье дело! Порядочный уркаган такого себе даже в помыслах не позволит! И — кто же такое свинство сотворил? Я это к тому, что, может, мне удастся этих курв как-то наказать? Вот выйду на волю, и… У меня просто душа закипает, когда я слышу о таком поношении и бесчестии! Убить бабу честного уркагана — это же… да о чем тут базарить! Как брата тебя прошу: шепни мне имечко, а уж я его, гада, накажу!» «Да я уж их наказал, — сообщил карлик. — Шестерых… нет, даже семерых. Так что — не стоит тебе и стараться…» — тут он махнул рукой, уткнул голову в колени и тоскливо замычал. «Эвва! — почти искренне удивился я, продолжая играть свою роль. — Стало быть, ты и впрямь есть тот самый маньяк? Ну, дела…» «Потому-то я тебя и прошу сходить на кладбище… — сказал карлик. — Я уж, наверно, свое отходил…» «Ну, — деланно бодрым тоном сказал я, — все это ментам надо еще доказать! Играй в полную несознанку — и все тут! Дескать, я не я, и хата не моя… Может, и проскочит. Бывали случаи…» «В несознанку — с моей уникальной физиономией? — грустно усмехнулся карлик. — Да и к чему? Вышка так вышка, один хрен!»

На том наш разговор и закончился. Я еще немного подождал, после чего постучал условленным стуком по трубе — и вот я здесь.

Написано собственноручно».

… — Ты вот что, — сказал я, когда Сынок закончил свою писанину. — Ты бы и впрямь сходил на это кладбище, а? Если у тебя нет денег на цветы, то я дам…

— Странные поручения я слышу, — усмехнулся Сынок. — Сентиментальное движение милицейской души, так сказать. Что, зацепило?

— Зацепило, — сказал я.

— Меня, представь, тоже, — сказал Сынок. — А потому — на кой хрен мне твои деньги? На свои куплю… Водка у тебя есть?

— Найдется.

— Тогда — налей… Сучья жизнь. Сучий мир. Все — сучье…

Я налил стакан Сынку и стакан себе. Мы молча выпили и распрощались. Сынок отправился на Второе городское кладбище, а я — к своим коллегам-сыщикам, чтобы сообщить им: маньяк-убийца нам теперь известен, более того — пойман и засажен в камеру. Конечно, нам предстояла еще уйма работы по сбору всяческих косвенных доказательств, но главное было уже сделано…

«Расшифровка магнитофонной записи.

Я, старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска городского УВД майор милиции Якименко, в своем служебном кабинете провожу беседу с задержанным 27 августа сего года в районе городского кладбища номер два неизвестным гражданином.

— Назовите, пожалуйста, вашу фамилию, имя и отчество.

— Кольцов Виктор Васильевич.

— Дата вашего рождения?

— Седьмого марта 19… года.

— Стало быть, вам — двадцать семь лет?

— Стало быть…

— Место вашего жительства?

— Улица Водоемная, 17, квартира 8.

— Прописаны там же?

— Нет.

— Где же?

— В деревне Овсянке.

— Родные есть?

— Что?

— Ну, мать, отец, братья, сестры…

— А… Нет. Никого нет…

— Чем занимаетесь?

— В смысле?

— В смысле — где и кем работаете?

— Да кто же меня такого возьмет на работу…

— Но ведь чем-то вы живете?

— Живу… Кому дрова поколю, кому крышу подлатаю… Трубочистом до недавнего подрабатывал…

— Из своей деревни давно уехали?

— Давно.

— И почему же?

— Какая разница? Уехал — и все тут. Или нельзя?

— Ну, хорошо… За что вас задержали — догадываетесь?

— Небось сами скажете…

— Небось скажу. Но может, лучше вам самому?

— Чего — самому?

— Рассказать. А еще лучше — написать явку с повинной. На суде это зачтется…

— На каком суде?

— На земном. Но возможно, что и на Божьем.

— Я не понимаю…

— Бросьте, Виктор Васильевич. Вы не в том положении, чтобы играть со мной в это самое «понимаю — не понимаю». Все, Виктор Васильевич, гораздо серьезнее…

— Что?

— Я говорю, что у нас есть весьма веские основания подозревать вас в совершении нескольких убийств. Шести — если быть точным. Плюс одного тяжкого телесного повреждения в форме неизгладимого обезображивания лица — кажется, именно так трактует закон эту самую буковку «м» на челе у потерпевшего.

— Какую буковку?

— Не желаете говорить? Ну что ж… В принципе, это и не обязательно. Можете и молчать. А мы тем временем начнем с процесса опознания. Знаете, что такое опознание? Это значит — приходят сюда, в этот самый кабинет, люди, которые видели, как вы убивали других людей, и указывают на вас пальцем: вот, дескать, это именно он убил моего любовника в ночном парке, и это именно он настиг меня посреди ночной улицы и выцарапал затем на моем челе дурацкую литеру «м»! Ну, а затем сюда же, в этот кабинет, приходят другие люди, которые видели, как вы душили ремнем бедного гражданина Кривобокова и — бельем — такую же бедную гражданку Щукину. Ну, и так далее: свои подвиги вы знаете не хуже моего. Вот тогда-то, Виктор Васильевич, вам будет по-настоящему плохо! Тогда вам не помогут никакие явки с повинной! Или, может, вы думаете, что мы случайно выследили и задержали вас на этом кладбище? А может, вы считаете, что те, кто видел, как вы совершаете убийства, вас не опознают? Ну так, простите, я должен избавить вас от таких иллюзий. Уж вас-то, простите, опознают! Может, вам нужно время, чтобы подумать?