Диана Чемберлен - Ревность Страница 15

– Смотри у меня, – пригрозил он.

Шон смотрела на близнецов и пыталась осознать тот факт, что эти скверные мальчишки, которых она почти не знала, – ее дети. Она села на подлокотник кресла. Возможно, это ее вина. Недостаток семейного тепла в доме, особенно в последние два-три года. Она не проявляла такого интереса к их делам, как раньше.

– Что вы будете делать у Криса? – Ее тон изменился. Ей казалось, он стал более мягким и заинтересованным.

Кей пожал плечами.

– Да так, ничего особенного.

– Но что-то вы должны делать. Смотреть телевизор? Играть?

– Нет, мама. – Джейми усмехнулся, складывая пачку журналов в корзину рядом с дверью. – Его мама поведет нас в киногородок.

– И что вы там собираетесь смотреть? Джейми выразил неудовольствие. Он вытянулся во весь свой, внезапно поразивший ее, рост, упер руки в бока и спросил:

– Ты что, возражаешь? Ты сказала, что мы должны убрать комнату, и мы ее убираем. А разговаривать с тобой мы тоже должны?

– Да, вы должны со мной разговаривать. Я ваша мать, черт бы вас побрал! – Она дрожала, как будто стоял не июль, а январь. Хорьки, сидевшие у нее на шее, пожалуй, единственные могли согреть ее в этой комнате.

Дэвид встал.

– Не смейте разговаривать с матерью таким тоном.

Она вышла из комнаты до того, как смогла услышать их ответ. Прошла через кухню в спальню и легла на кровать. Хорьки при помощи хитроумных маневров приспособились к ее новому положению, она погладила их пальцем. Родольфо и Мими. Смешные имена. Оперные, придуманные, конечно, Дэвидом. Она так и не научилась различать двух хорьков, хотя Дэвид, кажется, умел это делать. Он любил манипулировать ими, как куклами, у себя на коленях, заставляя их исполнять роли из той оперы, откуда произошли их имена. «Богема»? Кажется, так. Мими с ее туберкулезным кашлем. Он заставляет бедного хорька танцевать у себя на коленях и, поднимая голос на одну или две октавы, исполняет арию «Мичиамано Мими», прерываемую время от времени приступами наигранного кашля. При этом воспоминании Шон почувствовала что-то вроде сострадания. Ах, Дэвид, ты так вызывающе доволен своей жизнью.

Она оперлась на локоть и могла теперь, сквозь большие арочные окна, видеть сад. Джакаранда была совершенно зеленой, цветы лаванды ковром покрывали землю.

Дэвид вошел в спальню, стягивая с себя майку. Он швырнул ее, вместе с кухонным полотенцем, в корзину для грязного белья.

– Гостиная убрана, мальчики ушли, угощение готово.

Она медленно села.

– Мы их избаловали.

– Просто такой возраст. – Он вошел в ванную, и она услышала, как он передвигает крючки на вешалке.

– Они беспокоят меня, Дэвид. Они так изменились и…

– Они ведут себя так, как все мальчики в их возрасте, – сказал Дэвид. Он вышел из ванной, застегивая на ходу старую белую мексиканскую рубаху с синим узлом и открытым воротом. Обычно он особенно нравился ей в этой рубахе.

– Никакой возраст не служит оправданием для грубости. – Она попыталась представить себе, что произойдет в ближайшие несколько лет, если она останется с Дэвидом. Мальчики станут еще более воинственными; из-за уклончивой позиции Дэвида она будет принуждена стать единственным «воспитателем». Она подумала о последних родительских собраниях в школе. Дэвид всегда ходил на них вместе с ней – они боялись пропускать их, и, Боже, какой успех он имел у этих учительниц. На ее же долю доставалось выслушивать их сентенции. «Ваши мальчики мало работают над собой». Ей принадлежала также монополия на запреты: все эти «никакого телевизора сегодня», «хватит болтать по телефону». Считалось, что Дэвид помогает ей, он производил все подобающие действия, но они были малоэффективны. Мальчики чувствовали, что это ему безразлично. Они выслушивали его директивы и продолжали делать свое дело.

– Это пройдет, Шон. – Дэвид причесывался, глядя в зеркало над дубовым туалетным столиком.

– Сейчас не лучшее время оставлять их одних.

– Послушай, Шон. – Он сел на край постели и обнял ее. – Ты можешь оставаться здесь и наблюдать за их превращением из бабочек в личинки, но я еду в Перу.

Она улыбнулась.

– Все-таки хорошо, что ты репортер, а не биолог, – сказала она.

Робин и Ивен прибыли первыми. Шон одевалась, когда зазвонил звонок у двери. Она услышала, как лабрадоры залаяли и заскребли когтями по испанской плитке прихожей. Черт, она забыла выставить их в сад. Послышался недовольный возглас Робин. Собаки могли ласково потереться о ее ноги. Они не стали бы прыгать и, уж конечно, не могли причинить вреда, но Робин не являлась большой любительницей собак. Она считала, что место животным в зоопарке, а не в доме.

Шон слышала нервный смешок Робин.

– Они подросли.

Шон закусила губу. Действительно ли она забыла вывести собак, или дело в бессознательном желании досадить Робин? Она всегда сдерживала свои чувства по отношению к Робин, и ей нередко приходилось стыдиться того, что она обнаруживала в тайниках своей души. Изо всех сил она старалась вести себя с Робин доброжелательно, как бы нейтрализуя свои тайные помыслы.

Она быстро закончила туалет и поспешила в прихожую, поцеловала Робин в щеку, пожала руку Ивену.

– Извини за собак, Роб, – сказала она.

– Нет проблем. – Робин уже улыбалась, беря бокал с сельтерской водой из рук Дэвида. Она выглядела потрясающе, как обычно. И, как обычно, казалось, что это не требует от нее никаких усилий. Мягкое платье персикового цвета, подпоясанное синим ремешком. Золотое ожерелье на шее, оттененное загаром, смотрелось роскошно. Сама Шон носила только одно колье, которое казалось ей более красивым, чем все украшения Робин. Издали колье выглядело как искусно сплетенная золотая цепочка, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что оно состояло из крошечных обезьянок-игрунок, сцепленных хвост к хвосту, лапка к лапке. Это был подарок Ивена. Он заказал его специально для нее несколько лет назад.

Они устроились в гостиной и поболтали о погоде – тепло, очень сухо. Дэвид всегда говорил о том, как прекрасно они подходили друг другу, составляя «великолепную четверку»: Сент-Джоны и Райдеры. Шон не зала, что он имел в виду. Когда они собирались вместе, Шон казалось, что все они надевают маски и начинают скольжение по тонкому льду озера, которое поглотит их, как только кто-нибудь скажет искреннее слово.

Дверной звонок зазвонил снова, и Шон вышла в прихожую. Перед ней стояла женщина, освещенная серебряным светом наружного светильника. Это должна была быть Тэсс Киршер, но она совершенно не походила на ту «перуанку», которую ожидала увидеть Шон. Благородная смуглость кожи, которую она предполагала в их гиде, отсутствовала. Тэсс была высокой и такой прямой, что казалось, будто она нанизана на стержень. Ее темно-русые волосы были острижены чуть ниже ушей и оставляли лицо открытым. Она была красива. Но, хотя она и носила длинные мягкие бежевые брюки и зеленую шелковую блузку, в ее облике не замечалось никакой мягкости.