Александр Романов - Роковая ошибка Страница 16

– Саша! Я же тебе много раз говорила! Разговоры о политике, деньгах и болезнях портят нервную систему и аппетит! – она улыбнулась и окончательно уничтожила последние попытки продолжения больной для ее супруга темы. – Берите еще печенье и конфеты, Димочка!

Глава семейства, томясь привычными для него размышлениями зевая и бормоча что-то, неспешно удалился в свою комнату; мама, помыв посуду и потирая руки белым кухонным полотенцем, присела на стул, устремив свой взор в телевизор, стоящий на высоком двухкамерном холодильнике, от Димы наконец-то отступило безмерно тяготившее его, неприятное чувство острой неловкости.

– А я слышал, что телевизор лучше ставить на уровне глаз или даже ниже, – неожиданно заявил Дима, вспомнив недавно прочитанную им, статью известного окулиста.

– Я бы с радостью его переставила, да некуда, такие уж кухни в этих домах. Вроде и почти девять метров, а все равно неудобно. Здесь угол пропадает и этот воздуховод еще совсем некстати.

– Может убрать можно?

– Одни знакомые у нас убрали, так соседи к ним с милицией пришли. Потом по судам бегали, доказывали, что это законная перепланировка.

– Неужели все так серьезно?

– Конечно! Это же общий дом. По правилам даже остекление лоджии считается перепланировкой. Нужно утверждать в инстанциях.

Лена посмотрела на маму и в то же мгновенье поняла, что ей нужно остаться одной и отдохнуть некоторое время. К тому же им самим хотелось побыть наедине.

– Пойдем в комнату! – сказала Лена и повела Диму за руку по коридору.

– Спасибо большое, Галина Васильевна. Все было очень вкусно! – вежливо заметил Дима.

– Какой хороший молодой человек! – подумала мама, провожая его мечтательным взглядом. – Прямо сияет здоровьем и счастьем! Не то, что тот, которого привела в прошлый раз! Хоть бы у них все получилось. Как и любая мать, она очень переживала за свою единственную дочь. Ее собственный отец умер очень рано, Ленина бабушка вот уже многие годы жила в деревне, и самыми близкими для Галины Васильевны людьми, конечно же, стали супруг и дочка. Как бы это не было прискорбно, но Лена в последние годы часто огорчала мать, приводя в дом то неопрятно одетых, то совсем необразованных, то и вовсе откровенно пьющих молодых людей. Галина Васильевна была уверена, что подобные партии не сделают ее дочь счастливой, и всячески старалась отговорить дочь от встреч с этими молодыми людьми. Лена часто не соглашалась с нею, спорила, доказывала свое право на собственный выбор и все же, вспоминая печальный опыт из своего прошлого, каждый раз, спустя некоторое время, соглашалась с ее мнением. Мама прекрасно понимала, что в нынешнее время найти достойного молодого человека очень не просто и, тем не менее, всегда подчеркивала: «Уж лучше ни с кем, чем с кем-нибудь». Это была жесткая, но справедливая правда жизни. Нет никакого смысла заключать священный союз с тем человеком, который не сможет сделать тебя счастливой и который является недостойным тебя. Дима же произвел на нее крайне приятное впечатление. На первый взгляд она не смогла найти ни одного изъяна, за который могла бы зацепиться в своей критике. Дима представлялся идеальной кандидатурой: статный, перспективный, ответственный, образованный и интеллигентный. Именно таким ее фантазия и рисовала зятя. В какой-то момент она даже задумалась, не слишком ли он хорош для ее дочери. Однако вскоре эти мысли рассеялись, ибо какая же мать может считать недостойной чего-то свою единственную дочь.

Дима и Лена вошли в маленькую комнату, и он впервые оказался в колыбели ее отчего дома. Здесь было тепло, в суховатом воздухе чувствовался тонкий и очень нежный аромат ее любимых японских духов. Плотные тяжелые шторы, грациозно свисая с люверсов, скрывали выход на балкон, в дальнем углу, чувствуя себя основным предметом обстановки на черном постаменте восседал широкоформатный телевизор.

– Вот так я и живу! – Лена провела рукой, демонстрируя ему свое убранство.

Дима огляделся получше. Пол был полностью закрыт красным паласом и поэтому звуки, издаваемые паркетом, были почти неслышны. Один из уголков ковра был причудливо подвернут, и Дима тут же представил себе, как Лена, впопыхах торопясь и готовясь к его приходу, нечаянно оступилась и забыла его поправить. У выхода на балкон стоял компьютерный столик. Вся левая стена была закрыта мебельной стенкой, за стеклянными створками которой стояли фарфоровые куколки, ракушки, детские фотографии и украшенный восточными узорами темно-коричневый ларец.

– Это с Кипра! – сказал Лена, увидев его заинтересованный взгляд.

– Неужели одна ездила?

– Нет, с Ларисой… подругой.

– И как там?

– Весело! Тепло, море, дискотеки…

Из динамиков компактного серого проигрывателя зазвучала романтическая мелодия, Лена знала заранее, что поставит. Она закрыла дверь комнаты и, увлекая его на стоящий рядом с ними диван, вплыла в уже ожидавшие ее объятья; упоив ласкающим взглядом, она одарила доводящим его до безумия поцелуем, и еще крепче прижалась к нему. Дима впервые оказался настолько близко к ней, его глаза не могли не устремиться в глубокий вырез ее платья, в самом центре которого красовался золотой кулончик с профилем Нефертити. Конечно же, прекраснейшая из супруг Эхнатона, было бы странным, если бы Лена выбрала иную. Легенды рассказывают, что никогда ранее Египет не порождал такой красавицы, ее называли «совершенной», ее лицо по всей стране украшало храмы, а некоторые и вовсе именовали ее иноземной принцессой.

Слегка отодвинув рукой мягкую ткань наряда скрывавшего ее грудь, в приглушенном свете торшера он смог разглядеть там странный синячок.

– Вот такое напоминание из прошлого, ударилась о дверь… – прошептала Лена, обратив внимание на предмет его интереса.

Но Дима был настолько увлечен ее темной, явно унаследованной от отца, бархатистой кожей, что уже почти не слышал ее, даже не пытаясь анализировать, как именно, ударившись о дверь, можно получить такой ровный, круглый ушиб. Сам того не замечая, он смотрел на нее словно через какую-то романтическую вуаль, скрывающую недостатки и выделяющую достоинства. От первого же интимного прикосновения, их страсть воспламенила их сердца и души, и они предались страстным, а спустя всего несколько минут и вовсе откровенным, свободным от верхней одежды, объятиям.

Уехал Дима уже за полночь. Родители Лены ложились очень рано, и поэтому молодым пришлось прокрадываться по коридору в приглушенном свете. Лена подарила ему последний страстный поцелуй и нежное объятие, всем своим притяжением демонстрировавшим, как сильно ей не хотелось отпускать его. Лена прижалась к нему, и ее сердце снова начало усиленно биться. Она запустила руки под его пиджак и аккуратно обвила его талию руками, прислонив голову к его груди.

– Аккуратней на дороге, Димочка! Не гони! Как приедешь – напиши сообщение. Без него не засну!

– Хорошо! – прошептал он ей на ушко и, обвив ее шею руками, нежно поцеловал в щеку.

– Почему ты никогда не зовешь меня по имени? – спросила Лена.

– Не знаю, как-то не привык!

– Понятно… будь аккуратнее… – томимая подступившей зевотой прошептала Лена, и плавным движением руки, закрыла дверь.

Дима ехал по опустевшей дороге, вспоминая каждую минуту их встречи. Торопиться было некуда. Он впервые в жизни получал удовольствие от вождения. Не гнал на моргающий зеленый и резко не газовал со светофора. Внезапно в кармане его пиджака пропищал телефон. Пассажирское окно была распахнуто и, закручиваясь по всему салону, приятная ночная прохлада доносилась до него легким ласкающим ветерком. Он притормозил на очередном светофоре и, достав телефон, прочитал: “Я люблю тебя.”. – “Я тоже люблю тебя.” – ответил он.

Заснул Дима поздно. Все прижимал к щеке ладонь, которая пропиталась тонким ароматом ее ландышевых духов и думал об ослепившей его красоте Лены, красоте, которую можно было лишь смиренно созерцать и нельзя было присвоить себе, как нельзя запрятать к себе в шкаф прелесть утренней зари или закат тропического солнца.

10

Шумные улицы успокоились, свет в окнах стоящих неподалеку домов угасал один за другим, очертания хмурящейся луны все яснее стали проступать сквозь легкую небесную пелену. В городе воцарилась, плавно вытеснившая густые сумерки, ночь – время для воспоминаний, размышлений и мыслей о вечном, время, когда человеку хочется заглядывать в прошлое и будущее. Помечтать, представить каким мог быть его путь, ежели бы что-то пошло иначе. Дима никак не мог уснуть и предался философским размышлениям. Его воспоминания выпорхнули из души и, преодолев бесконечные лабиринты памяти, полетели вперед подобно облакам на воспарявшем от глубокой дремоты, весеннем небе.

Ожидание будущего всегда так волнительно. Можно было сказать, что в Диме жило два человека, две судьбы одновременно. Эта двойственность, так характерная для Близнецов и совсем не свойственная Девам, всегда разительно отличала его от знакомых коллег и даже родных. Одна его часть была безумно забюрократизирована, если такое определение вообще может быть применено к такому понятию, как душа. Вторая часть требовала творчества, самореализации, полета фантазии. В этой второй половинке он и копался своим сознанием в подобные минуты размышлений. Он боялся сильно переосмыслять прошлое. Поиск каких-то ошибок мог лишь вогнать его в печальное смятение. Прошлое статично. Его не изменить, на него не повлиять, его нельзя трансформировать. Думая об этом, он уже давно вывел для себя определенную формулу – брать из прошлого самые светлые воспоминания. Эти моменты рождали в его мыслях и мечтах все самые лучшие стремления, в них он получал дополнительную энергию для новых свершений. Сложно было бы найти другого молодого человека, склонного к подобным философским размышлениям в столь раннем возрасте. В то время, как все его сверстники тратили (он больше предпочитал термин прожигали) время на увеселение тела, его заботила душа.