Владимир Короткевич - Чозения Страница 16

Тайга перекликалась грустными и редкими птичьими голосами. Птицам незачем было петь: приближалась осень. Удивительно было многого не знать в лесу. Человек шел и узнавал только отдельные деревья: цельнолистую пихту, граб, корейский кедр, маньчжурский орех.

Больше всего было лиственных. И приятно было идти под их сочными, начисто вымытыми дождем, шелестящими кронами.

Земля пряталась в зеленом полумраке, солнечные пятна были рассыпаны по ней. Это напоминало пятнистую шкуру изюбра.

И все время рядом бормотала, болтала, легкомысленно похохатывала Тигровая. Вплетала свой голос в голоса тайги.

Узнавал он также липы, дикие вишни и груши, жасмин и сирень, которая росла здесь большими деревьями. И хорошо было вообразить, какое чудо происходит здесь весной, когда все это цветет.

«И в самом деле, остаться бы здесь. Гражину уговорить остаться. Ходить с Денисовым на охоту».

Он знал, что это только мечта, сказка на несколько дней, что выхода у него нет. Он любил свою безысходность. Только бы голова стала здоровой. Только бы не эти кошмары по ночам.

Больше всего поразило его одно удивительное дерево. Оно встречалось целыми рощами на берегах ручьев и по берегам Тигровой.

Стройное, словно пальма, с пышным султаном мелколистых ветвей где-то вверху, оно солнечно шумело над водой. Очень похожее на эвкалипт, тугое, как струна, оно росло… на камнях. Да, на гальке и обкатанных крупных голышах. Иногда на высоких, почти двухметровых насыпях из этих голышей, нанесенных когда-то Тигровой.

Северин знал, что в таких условиях ни одно дерево не будет расти. А это росло, неизвестно откуда черпая соки для того, чтобы выгнать в небо ствол такой вышины и красоты. И Северин с удивлением понял, что это не эвкалипт, а какая-то своеобразная ива.

Он еще не знал, что это была чозения.

Кто-то неосторожно хукнул за его спиной. Будрис оглянулся и увидел, что за ним тайком, воровато крадется белоснежный, там и сям в палевое, Амур. Он семенил и не смотрел на Будриса, было ему это неинтересно, отводил в сторону плутоватые ореховые глаза.

Очень хотел гулять.

— Ну что, со мной пойдешь? Ну давай. Только учти, за Мертвым Ключом отправлю тебя домой. Согласен?

Амур молча согласился, что так будет лучше, и потрусил впереди. Теперь уже на полных правах.

Тяжело было идти только там, где Тигровая вырвала часть тропинки. Там приходилось пробираться сквозь заросли. Но и это было хорошо. Вокруг джунгли из колючей родственницы женьшеня — древовидной аралии. Даже листва у нее была с колючками; яблони с маленькими, в полмизинца, яблочками; горный ясень с крупными белыми пятнами на стволах (будто бы нерадивый садовник поляпал кое-как известью); богатырские ильмы, черемуха, жимолость, ольха. Необъятное богатство красок, звуков, пород.

И во всем совершенная красота, покой приближающейся осени, жизнь.

Гладкий, с золотистыми глазами Амур бежал и время от времени оглядывался: здесь ли человек? Молча признал хозяином на время этого похода.

Человек не крался, человек не кричал на хозяина, человек шел от базы — чего же еще? И Амур, окончательно обдумавши это, начал периодически исчезать.

Северин шел по-охотничьи осторожно. Так осторожно, что чуть не наступил на маленького оранжевого бурундучка. Тот, наверное, увлекся заготовкой еды на зиму и не сразу заметил великана. А когда заметил, то с резким визгом — «ви-ти-гли!» — драпанул из-под самых Севериновых ног, спрятался за дерево, в диком испуге винтом взлетел вверх по стволу (со всех сторон ожидал опасности).

Забравшись довольно высоко, бурундук сел на ветке и, встряхивая лапками, начал ругаться. Кричал, что вот ходят, вот носят их черти, вот пугают занятых делом…

— Ты матом, — посоветовал Северин.

И тогда бурундук начал ругаться еще более визгливо и яростно. Ничего в этом не было удивительного. На бурундуковой оранжевой спинке навечно остались пять оранжевых полосок. Это когда-то, в доисторические времена, погладил его по спине когтями сказочный медведь. Известное дело, будешь бояться.

Бурундук все еще матерился, а Будрис был уже далеко. Шел через ручьи, и каждый ручей пел по-своему и был самим собой. Чарующе непохожими были песни воды. И весело, резко кричали свое «вить-вить-вить» серые поползни, бегая вниз головой — по стволам деревьев. Бегали какие-то совсем ручные, не обращая внимания на человека и собаку.

Может быть, потому ручные, что вокруг было море солнца в веселом лесу, что слева были дымно-зеленые горы, справа — салатово-солнечные горы, далеко впереди — синие горы.

Горы. Горы. Горы.

Самая сказка началась незадолго до Кабаньего Ключа. Все чаще стали попадаться пихта и кедр. Сам ключ бурлил в каньонообразной долине, бежал словно по ступенькам, весь прозрачный, тонкими, как стекло, водопадами. На каждой ступеньке был водобойный котел, каждая ступенька была геометрически правильной чашей, в которой шампанским кипела вода. Кипела с одной стороны, а с другой — стеклянно переливалась в нижнюю, следующую чашу.

Амур звонко хлебал из этих чаш, по глотку из каждой. Не хотел пить, но не мог оторваться. Иногда залезал в чашу лапами и ложился, хватая зубами неуловимую струю.

За Мертвым Ключом лес даже пахнуть начал по-иному. Свежим, но острым, спиртовым, почти нашатырным запахом.

— Осень идет, — грустно заметил Будрис. Про осень напоминали и многочисленные дуплянки и домики над тропинкой. Пронумерованные, как здания на улице, и пустые…

«Так и представляю себе их весной. Главный проспект, фешенебельные квартиры. Из каждой — головы выглядывают, сплетничают, ссорятся с соседками… Осень идет… Опустели…»

За Мертвым Ключом (он и вправду был мертвым, весь в крупных голышах с одинокой струйкой воды под ними, но во время паводка, наверное, страшный) что-то смутно-неприятное впервые толкнулось в Севериново сердце…

…На высоченной пихте, немного в сторону и вниз — тропинка здесь карабкалась по откосу, — сидела большая колония каких-то темных, остроклювых, похожих на воронов птиц. Было их, наверное, около сотни. Натопыренные, тревожные, в каком-то напряженном ожидании.

Северин закричал на них, только чтобы разбить тягучую, со зловещим оттенком тишину. Тучею черных крестов они взлетели с резким, характерным криком, что-то наподобие «ког-ког» или «кго-кго».

Отлетели недалеко и опять уселись. Это были японские долгоклювые вороны, но Будрис не знал этого. Просто ему стало не по себе от какого-то предчувствия. Только на полмгновения не по себе. Слишком уж чудесный и ласковый был день вокруг. Он, возможно, и забыл бы об этом, не выбеги вдруг из чащи Амур. Чинно, как послушный мальчик, пошел у ноги.