Вирджиния Лавендер - Прерванный сон Страница 17

Однако, похоже, что без твердой женской руки хозяйство потихоньку начинало приходить в упадок, так что Пэд, разрывающийся между обязанностями управляющего, бармена и уборщика, с восторгом вцепился в девушку, готовую поселиться в «Лисьей норе» навечно.

— Но, впрочем, нет худа без добра, — продолжил новый приятель Эллен, с удовольствием протирая пустые бокалы и водворяя их на место. — Сестрой помыкать разве интересно? Она меня всего-то на два года младше. И дерется! Вот тебе я — работодатель, так что только держись! Чуть что, сразу буду зарплату урезать и держать на хлебе и воде. А ты должна смиренно чахнуть на соломенном матрасике и угасать от туберкулеза в ожидании прекрасного принца. Туберкулез есть у тебя?

— Н-не знаю, — пробормотала Эллен, которая за всю жизнь всего пару раз чихнула. — Мне кажется…

— Но меланхолией ты страдаешь?.. Как же я тебя буду эксплуатировать, если ты вон какая — тоже, наверное, дерешься, как Ри… Ну да ладно, французы еще столкнутся с ангельским характером моей сестренки. Вот первый, кто произнесет ее имя неправильно, тот сразу и столкнется…

Сестру Пэда звали Урфрида — их папа профессор преподавал в Оксфорде древние языки. Ничего удивительного, что, выйдя из-под родительской опеки, дети тут же удрали из дома, купили старую развалюху, оказавшуюся памятником древнего зодчества, и превратили ее в известную «Лисью нору».

— Знаешь, Эл, я всегда хотел, чтобы вокруг было шумно, — делился с девушкой Пэд, явно тоскующий по уехавшей сестре. — Ну, не то, чтобы кто-то постоянно орал над ухом и дергал тебя за нос, а чтобы люди вокруг были, песни чтобы горланили и все время кто-то приходил и уходил. И лошади чтоб обязательно. И собаки и кошки.

— Ну, кошка-то теперь у тебя есть, ездовая, — улыбнулась Эллен, вспомнив Лу, заделавшуюся заядлой лошадницей.

Девушка отошла от стойки и принялась зажигать свечки в ужасных лицах, вырезанных из больших тыкв, — как принято на Хеллоуин.

Теперь эти тыквы с оскаленными зубами и раскосыми глазами лежали буквально повсюду. Но при этом вставленные внутрь свечки светились таким приятным и ласковым оранжевым светом, что в «Лисьей норе» стало еще теплее и уютнее.

— Тебя обманули, это не кошка, а микроб, — заметил Пэд, ожесточенно натирая салфеткой очередной бокал, — и ее нужно рассматривать в лупу. Бактерия! Инфузория! И где только находят таких мелких?

— У тебя никогда никакой кошки не было!

— Ну и что. Вот раньше, совсем раньше, у меня имелась только своя комната, три на четыре метра, место за столом в гостиной и столик в семейной библиотеке. И то мне приходилось пользоваться им по вечерам, по четным числам. По четным утрам этот столик принадлежал братцу Питеру. А остальные…

— У тебя есть и младший брат? — удивилась Эллен. — А почему его не зовут Этельредом или Пэдрайгом?

— Потому что Этельредом зовут моего старшего брата, — мрачно ответствовала жертва образованности. — Он убежал из дому в пятнадцать лет и теперь плавает капитаном на военном крейсере. Морскую академию окончил из чувства противоречия! А вот Питер, наверное, единственный пойдет по стопам отца. Понимаешь, какое дело: ему нравятся древние языки! Кошмар, правда?

— Ну, может быть, просто у Питера не выработалась ненависть к ним. Не оказалось повода. Зовут то его самым, что ни на есть обыкновенным именем.

— А знаешь, в честь кого его так назвали? В честь Питера Пэна! — Пэд негодующе хмыкнул и поставил последний протертый стакан на стойку. — И все потому, что в возрасте двух недель он потерялся и его полдня не могли найти. Маму чуть удар не хватил. А потом оказалось, что этот поросенок просто завалился каким-то образом за диван вместе с покрывалом и тихонечко полеживал там, пока не захотел есть. А когда захотел, будьте покойны, сразу нашелся. Честно признаться, я сначала подумал, что Эд притащил откуда-то пароходную сирену, так наш младший братик завыл… Ну, вот папа и назвал его Питером. Подумать только! И почему мне в детстве не пришла в голову такая гениальная мысль!..

— Завыть пароходной сиреной?

— Завалиться за диван. Глядишь, и меня бы назвали Питером, или Майклом, или как-то еще… в общем, нормальным именем.

— Да брось, у тебя отличное имя, — утешила беднягу Эллен и, поразмыслив, прибавила: — Вот у меня была тетушка, которую звали Исихазма. Представь, каково ей жилось?

Пэд задумчиво почесал подбородок.

— А кем был ее отец? Специалистом по истории религии?

— Угадал!

— Ну ладно, оставим эту грустную тему. Я, помнится, и сам, когда был маленьким, хотел назвать своего будущего сына Чубаккой. Вот он мне спасибо-то сказал бы…

— А ты так и намерен всю жизнь сидеть тут, в глуши? — осведомилась Эллен, как-то совершенно позабыв, что прибыла сюда примерно с той же целью. — Никого же нет? На ком же ты женишься?

— Не знаю. Мне хватает наших безмозглых охотников и тебя, честное слово. Особенно с тех пор, как выяснилось, что ты умеешь разговаривать, и к тому же довольно бойко, — весело рассмеялся Пэд. — Это надо же, учитель изящной словесности и преподавательница музыки вместе за стойкой бара! Спешите видеть! Еще вернется Ри, дипломированный специалист по Высокому Возрождению…

— Ужас корнуоллских болот!

— Призраки вересковых равнин!

— Замечен полуночный маньяк с томиком Теннисона в руках!

— Он читает своим жертвам стихи, пока те не сойдут с ума!

— И наигрывает им на свирели зловещие колыбельные!..

Они бы еще долго так изгалялись, но, заслышав отдаленные, быстро приближающиеся гул, свист, крики и пронзительные трели рожков, кинулись по местам. По вечерам в «Лисьей норе» начинался настоящий сумасшедший дом.

Промокшие и окоченевшие до кончиков пальцев на ногах охотники требовали грога, пунша, подогретого пива — жуткая гадость! — и прочих весьма согревающих напитков. К тому же норовили набиться в относительно небольшое помещение такой толпой, что некоторые были вынуждены пить стоя.

Скучать не приходилось. Вертясь как белка в колесе, Эллен металась среди столиков с подносами, судорожно пытаясь запомнить очередность заказов, наполняла тяжеленные кружки пивом, меняла пепельницы, невольно прислушиваясь к лаю собак, нервному ржанию лошадей в конюшне, заунывному вою ветра за окном, и думала, что никогда, никогда не была так спокойна и счастлива.

6

Дни тянулись за днями, словно унылые вереницы диких гусей, — ноябрь казался бесконечным. В городе это еще не так заметно, но здесь, в глуши, казалось, едва забрезжит слабенький рассвет, принося очередной, короткий, как последний вздох года, день, и вот уже снова за окнами смыкается темная, стылая темень. Снег здесь выпадал поздно, а пока покрытые пожухлой травой поля с прозрачными подпалинами луж, равнодушно отражающих серое осеннее небо, навевали тоску даже на местных жителей.