Жаворонок Теклы (СИ) - Людмила Семенова Страница 17

Впоследствии Айвар много раз думал, как бы все повернулось, прими он другое решение, но в тот момент общая молодая тяга к вызовам и противоречиям взяла верх. Он все же решил, что обязан спросить Нерину в ответном письме: «Ты точно уверена? Тебя устроит все, о чем мы говорили?»

Когда пришел утвердительный ответ, Айвар понял, что перемены не развеются как приятный сон, что они в самом деле вот-вот станут его новой реальностью. И уже не колеблясь, стал мысленно прощаться с Эфиопией.

6. В родном городе

Айвар так и не узнал, как прошел первый разговор Нерины с родителями и каким образом она убедила их познакомиться с неожиданным возлюбленным из Африки. Но настроившись на перемены, он решил ехать независимо от того, что ждало его в этой семье. Оставалось только решить, где можно будет устроиться в России на первое время.

Жить вместе с Нериной он пока не рассчитывал, но к счастью, в Питере у него до сих пор оставался друг — Даниэль Гиди, с которым они были неразлучны с раннего детства и продолжали общаться по интернету. Они сильно отличались по темпераменту и взглядам на жизнь, и временами каждый из них казался другому чудным. Но также это был единственный оставшийся у Айвара человек, который называл его просто Иви и регулярно писал с грубовато-шутливыми просьбами «отчитаться, жив ли там еще».

Поэтому Айвар сразу написал Даниэлю, или, как он звал его на африканский манер, Данэ, с просьбой оформить для него частное приглашение и временно приютить у себя на Богатырском проспекте, где друг по сей день жил вместе с матерью. Отцом Даниэля был эфиопский хирург, а мать — коренная петербурженка, операционная медсестра. Их семьи всегда дружили, потом отец Даниэля уехал работать на родину, а мать отказалась следовать за ним, но с семьей Айвара осталась в добрых отношениях.

Товарищ очень обрадовался грядущему приезду Айвара. Бюрократические процедуры требовали определенных энергозатрат, но он согласился помочь другу и заодно сообщил, что есть отличный вариант с трудоустройством на первое время. И когда Айвар наконец прилетел в Петербург (Нерина не смогла его встретить из-за каких-то неотложных дел в институте), друг приехал за ним на собственной потертой, но остающейся предметом гордости иномарке. После африканских бурных объятий и обменов «пятерками» Даниэль взял свой обычный насмешливо-добродушный тон:

— Нет, ну тебя реально не узнать, Иви! Что ты на себя навешал-то? Ты где тут в таком виде собрался гулять?

— А ты не умничай, — в подобной манере отозвался Айвар, слегка пихнув приятеля в плечо. — Хочу это носить и буду, такой вот я дикарь, которому без стеклянных бус жизнь не мила. К тому же, уши я проколол еще в школе, если ты помнишь.

— Да уж, и влетело же тебе тогда, — подтвердил Даниэль и просиял совсем по-детски. — А на шее у тебя что?

— Это? Ну, называется красиво — абиссинская хагения, ритуальный цветок, который когда-то использовали для обрядов очищения души. На самом деле очищать он действительно умеет, только в другом смысле, а в Эфиопии часто едят зараженное какой-нибудь гадостью мясо. Но я, когда подался в Аддис, был молоденьким придурком и мало что знал, а в этом возрасте пацан, отбившийся от рук, будет экономить на еде, но накопит на тату-салон.

— Зачем?

— Чтобы пару дней ходить гордым, а потом опомниться: на кой она мне? Самому смешно вспомнить…

— Ясно, выпендриваться ты всегда умел, — заметил друг. — Но до чего же я тебя рад видеть! Тут ведь из наших больше никого и не осталось, все разъехались кто куда — одни вслед за родителями, которые решили карьеру на Западе продолжить, другие сами подались на учебу или на заработки. Но вот в Эфиопию только тебя забросило! Я, честно говоря, не надеялся, что ты оттуда живым вернешься. Жаль, что Найляшка из Москвы тоже уехала, тебя не дождалась…

— Это ты о ком?

— Что значит о ком? Ты чего, прикалываешься? Да о Налии Мэхдин, у которой родители из МИДа. Будто не помнишь? Она же всегда по тебе сохла, сколько мы были знакомы. И чем ты только ей приглянулся, не пойму! Сейчас-то, наверное, сама уже замужем за каким-нибудь послом или министром.

— Да ну тебя! Налия… Помню я ее, конечно, но смутно, как все прошлое, слишком уж много воды утекло. Я сам не знаю, что она во мне нашла, но сейчас я бы ей точно разонравился, так что дай ей бог счастья, — сказал Айвар, слегка нахмурившись. — Но вообще-то я сюда к девушке приехал, если ты еще не забыл, так что это все равно значения не имеет.

— Да поглядим еще, что там за девушка. Надеюсь, ты теперь надолго?

— Не знаю, Данэ, время покажет, а в Африке привыкаешь жить настоящим в самом паскудном смысле — в том, что будущее может и не наступить. Так что она, эта наша историческая родина, только в поэзии такая прекрасная и загадочная…

— Да забей ты на это навсегда, друг, — сказал Даниэль и ободряюще потрепал его по плечу. — Ты же счастливчик, другие там навсегда останутся, а ты вырвался. Так что давай, налаживай теперь жизнь. Поехали к нам, мать дома ждет — само собой, с хлебом-солью, в русских традициях!

— Кстати, я об этом и хотел сказать, — поспешно ответил Айвар. — Ты не думай, я на вашем иждивении жить не собираюсь. С работой только помоги, тогда я за себя смогу сам платить, а потом и родне надо будет прислать, в благодарность. Неудобно вас обременять, но на съем пока денег нет — я там, как ты догадываешься, немного за эти годы настриг.

— Да какое там обременять, и думать забудь! Наоборот, ты мне сейчас ой как пригодишься! Сейчас по дороге расскажу, какая тут у нас движуха.

Айвар больше десяти лет видел друга только на присланных по интернету фото и только теперь заметил, как тот изменился со школьных лет. У него, в отличие от акварельного, хоть и более темного Айвара, внешность имела крепкий оттенок южного мужского обаяния, написанного сочной масляной краской и такого опасного для женщин.

Оба парня унаследовали природную красоту эфиопов, но у каждого она была своей — у Даниэля брови были безмятежно плавными дугами, нос, щеки и подбородок имели уютную, сдобную округлость, а взгляд при глазах чуть навыкате был томным и расслабленным. У Айвара же брови пролегали резкими прямыми стрелами,