Джун Зингер - Секс после полудня Страница 18

Она должна это выяснить, и не завтра, а сегодня же ночью. Она провела жизнь, постоянно отказывая, но сегодня ночью отказа не будет. Андрианна выскочила из ванны, схватила накидку, сбежала на несколько ступенек и обернула накидку на голое тело. Если он еще не у себя в каюте, она прочешет весь корабль, пока не найдет его!

Широко распахнув дверь, приготовясь рвануться в ночь, она сразу же наткнулась на него, дышащего так же тяжело, как и она, и с глазами, пылающими, как два огня. Когда его руки скользнули под ее накидку, она почти почувствовала биение его сердца… Почти такое же яростное, как и ее собственное. А затем, с закрытыми глазами, прижимаясь друг к другу, она и впрямь услышала биение, и оно показалось ей наилучшей музыкой, которую она когда-либо слышала.

7. Ночь на субботу

В спальне каюты Джонатана была почти абсолютная темнота: единственным освещением оставался свет звездной ночи, проникающий через иллюминаторы. Но этого было более чем достаточно, чтобы Джонатан увидел красоту своего трофея, лежащего рядом с ним в широкой кровати — эту таинственную Андрианну.

Никакая женщина, которую он знал раньше, не могла сравняться с ней в полнейшем великолепии, никогда он не испытывал такого удовлетворения от своих прежних завоеваний, какое он ощущал сейчас. Она была всем, чего он мог только ожидать от женщины в постели: безмерно страстная, отвечающая на каждое прикосновение, дающая и требующая еще. И чудо было в том, что такая искусная в сексе, она проявляла это как… искусство любви.

К тому же была превосходнейшая красота ее тела: изысканная бархатистость кожи, невероятное изящество горла и шеи, несравнимо пышные груди, крепкие и податливые одновременно, с твердыми заостренными сосцами, которые он находил особенно эротичными, и превосходные длинные ноги, свернувшиеся вокруг него. А лицо? Полные губы, аристократические скулы, глаза, мерцающие в полутьме жесткими искорками. У него было навязчивое чувство, что, раз взглянув в эти глаза вблизи, в самой интимной близости, он уже никогда не будет самим собой: глаза околдовали его так, что никакое время никогда не снимет этих чар… он останется в ее рабстве навечно.

Теперь он мог видеть только ее профиль, так как она смотрела прямо перед собой, по-видимому, потерянная в мыслях. Он коснулся рукой ее подбородка, нежно повернул ее лицо так, что снова смог смотреть ей в глаза, но теперь они были еще более загадочны, и это смущало его. Почему — если не губы, то глаза — не улыбались ему? Почему она не была, как он, охвачена эйфорией?

— О чем ты думаешь? — спросил он, понимая, что как это ни невероятно, но это были первые настоящие слова, которые он сказал ей, не считая тех, что были произнесены в порыве страсти.

Теперь она улыбалась ему, но вопреки этому он видел, что выражение ее лица оставалось столь же непроницаемым, как и прежде.

— Я думаю о том же, о чем и ты…

— Скажи мне, — прошептал он, — о чем же я думаю? — Он пощипал ее горло губами, прежде чем поцеловал в лоб, а она нежно погладила его волосы рукой и провела по губам кончиками пальцев.

Какие удивительные волосы…

— Я думаю, и, надеюсь, ты тоже: почему мы просто лежим, когда могли бы все еще заниматься любовью?

Голос у нее был гортанным, волнующим, и, помычав, он снова покрыл ее тело своим.

Джонатан сел, издал тарзаноподобный крик и объявил:

— Я умираю от голода! А как ты?

Она громко рассмеялась. Всего несколько секунд назад он был совершенным, наиболее изощренным из любовников, а теперь действовал, как восемнадцатилетний мальчик, и она нашла и то и другие занимательным и приятным. «Но почему же тогда я на грани того, чтобы заплакать?»

— Я позвоню в службу обслуживания кают, — заявил он, включая лампу у кровати. — Что бы ты хотела?

— Но какой сейчас час? Вероятно, глухая ночь?

— Не совсем. Двадцать минут третьего, но кого это волнует? Я голоден и могу съесть лошадь, а так как они обещали круглосуточное обслуживание и все, что мы можем пожелать, может быть, я как раз лошадь и закажу. А что заказать тебе?

Она снова засмеялась. Боже! Он полон жизни! В чем же его секрет! Великие ожидания? Жизнь не преподносила ему ничего, кроме добра?

— Хм, и что ты будешь делать, если у них окажутся свежие лошади?

Он мальчишески улыбнулся ей ровной белозубой улыбкой, и она подумала:

«Какая удивительная улыбка! Какие великолепные зубы! Правы ли, как кто-то сказал ей, что только у американцев бывают такие великолепные зубы? Но в нем все удивительно и великолепно!»

Большинство мужчин, которых она знала, были богаты, изощренны и влиятельны. Некоторые были к тому же культурны, остроумны и ярки, немало среди них было и красивых на европейский манер, а некоторые имели даже стройные мускулистые фигуры, вроде захватывающего тела Джонатана. Но ни один из них не обладал всем… таким множеством ослепительных качеств, сплетенных в единое целое. Ни один из них не был, она подбирала слова, золотым мальчиком. Да, это как раз то слово. Джонатан Вест был золотым мальчиком. Самым золотым…

— Поразмыслив, я решил, что мне нужна не лошадь, а десерт, поскольку я уже получил лучшее основное блюдо, — признался он. Его губы были всего в нескольких дюймах от ее губ. Она показала ему язык, не в силах отказаться от того, чтобы присоединиться к его чепухе.

— Надеюсь, что ты не обо мне говоришь, как о котлетах со спагетти.

— Вряд ли котлеты со спагетти. — Он взял ее язык в свой рот и попробовал его на вкус.

— Если бы я описывал тебя в терминах пищи, я прибег бы к меню наилучших ресторанов мира, которыми, как я полагаю, являются французские, но, честно говоря, я предпочитаю простую американскую кухню с юго-западным привкусом. А когда хочется экзотики, предпочитаю итальянскую, если ее можно назвать экзотикой, или скорее миноги, чем escargots[4]… Надеюсь, ты не обиделась?

— Почему я должна обидеться?

— Но ты же француженка? Де Арте — французская фамилия, n'est се pas[5]?

— Нет, фактически она испанская.

Она почти вошла в свою обычную рутину, говоря заученное наизусть. Хотя сейчас ей меньше всего хотелось рассказывать Джонатану одну из своих старых сказок.

«Де Арте — испанская фамилия, мое сценическое имя. Когда я решила пойти на сцену, я взяла девичью фамилию матери. Она была из старинной кастильской семьи и очень красива. Поэтому, когда отец, который был при Инглиш Форин Сервис в Мадриде, впервые увидел ее на балу в посольстве, ей было всего семнадцать, и без памяти влюбился в нее. Но, конечно, ее семья не хотела и слышать о браке с англичанином. Возможно, если бы он был самим британским послом, они бы и закрыли глаза на то, что он англичанин, но он был слишком молод для этого. Поэтому им пришлось бежать… Разразился скандал, отца перевели в Багдад, где я и родилась…»