Кэтрин Стоун - Красотки из Бель-Эйр Страница 19

Жаклин щелкнула переключателем на ближайшей стене, и фреска раздвинулась, явив огромный экран. Затем Жаклин открыла встроенную в стену серую панель, вставила ключ и повернула его, отключив особую систему безопасности, установленную Лоренсом, чтобы защитить невосполнимое собрание фильмов, хранящееся в шкафах, расставленных вдоль стен персикового цвета.

В своем роде образец подлинного искусства, система безопасности охватывала весь дом, но в просмотровой комнате была установлена дополнительная защита. Некоторые из пленок были оригиналами, редкими студийными копиями – часть из них была куплена, часть выменяна, часть украдена. Лоренс купил фильмотеку Бена Сэмюэлса одновременно с поместьем, покупка была оформлена отдельно и обошлась ему очень дорого.

Жаклин влюбилась в дом, из окон которого открывался великолепный вид на Лос-Анджелес и океан, в просторные комнаты, хрустальные люстры и мраморные полы. Лоренс влюбился в уютные внутренние садики, сонные пруды, в которых плавали золотые рыбки, и редкостные сокровища, сокрытые в фильмотеке.

Коллекция фильмов Бена Сэмюэлса уже была лучшей в мире, но Лоренс сделал ее еще лучше. Он пополнил ее копиями всех своих фильмов и всех фильмов Жаклин, покупал современных классиков, в знак уважения перед золотой эрой. При разводе Лоренс предложил Жаклин огромные деньги за фильмотеку, но она отклонила все его предложения, потому что знала, что значат для него его драгоценные пленки. Все козыри были у Жаклин, а Лоренсу отчаянно хотелось освободиться от нее. Бешенство Жаклин и отчаяние Лоренса означали, что он отдаст ей все, что она хочет… все, кроме себя.

С уходом Лоренса Жаклин ни разу не зашла в просмотровую комнату. Теперь она прошла вдоль когда-то знакомых стен, открыла шкаф и достала бобины с «Марракешем» – удостоенным «Оскара» совместным произведением Жаклин Уинтер и Лоренса Карлайла. Уинтер последовала за матерью в проекционную, где смотрела, как после нескольких неудачных попыток Жаклин вставила бобину и запустила проектор. Затем села рядом с матерью на мягкий стул перед большим экраном.

Когда первая часть закончилась, Жаклин коротко объяснила Уинтер, как вставить следующую, и исчезла, чтобы сделать себе новый коктейль. Маленькие руки Уинтер быстро справились с проектором, и она бросилась назад на свой стул и стала с нетерпением ждать возвращения Жаклин, чтобы можно было продолжить волшебство.

– Какая ты чудесная, мамочка, – прошептала Уинтер, когда закончилась последняя часть «Марракеша». – И этот фильм сделал мой папа?

Жаклин кивнула.

– Почему он в Англии? – «Где это – Англия? Мы можем туда поехать?» – А когда он вернется домой?

– Он никогда не вернется домой.

– Почему? Он нас не любит? – «Он меня не любит? Меня никто не любит, так почему он должен?»

– Да, Уинтер, он нас не любит, – мрачно произнесла Жаклин, сердито глядя в пустой стакан, словно он содержал пустые воспоминания. Наконец она поднялась. – Идем.

– Нет! Давай посмотрим еще раз.

– Нет.

– Ну пожалуйста!

– Я сказала – нет.

– А есть другие фильмы, мамочка?

Она была такой храброй, но такой отчаявшейся. Впервые в жизни Уинтер почувствовала себя в безопасности. В этом зачарованном месте, где можно было увидеть ожившие миры ее фантазий, она чувствовала себя в безопасности. И счастливой.

– Что ж, – заколебалась Жаклин, – можно посмотреть что-нибудь еще.

Все утро и весь день они провели, смотря фильмы, которые Жаклин нравились в детстве, – «Волшебник из страны Оз», «Унесенные ветром». К концу дня Уинтер поняла, что будет актрисой.

Раньше Уинтер жила в мире фантазий. Ее воображение было живым и творческим, но это было гораздо лучше.

Теперь Уинтер узнала про страну Оз и могла быть Дороти, узнала про Тару и могла стать Скарлетт.

Уинтер была Дороти. Она пела японским золотым рыбкам, которые лениво плавали в пруду в тихом садике позади нежилого крыла дома. Уинтер весело пела рыбкам о землях за радугой и о желтой кирпичной дороге. Разноцветные невозмутимые рыбки были ее зрителями. Уинтер играла для них, разговаривала с ними, и они ели из ее маленьких рук. Она дала им имена. Черный стал Тотошкой, серебристый – Железным Дровосеком, белый – Белиндой, желтый – Трусливым Львом, а пестрый – пугалом Страшилой.

Уинтер была и Дороти, и Скарлетт, и сотней других чудесных персонажей, с которыми познакомилась во время долгих счастливых часов, проведенных в просмотровой комнате после того, как убедила Жаклин показать ей, как обращаться с системой безопасности, и пообещала быть очень осторожной с сокровищами фильмотеки.

Уинтер довела все роли до совершенства. Об этом никто не знал. Никто ее не видел. А если бы кто-нибудь и увидел, если бы ее зрителем стал кто-нибудь, помимо золотых рыбок, он бы понял то, что уже поняла Уинтер: она была одаренной актрисой. Уинтер знала, но никому не сказала, потому что по-прежнему была застенчивой и молчаливой. Застенчивость увлекала ее все дальше в мечты, она была одержима ими.

Она собиралась стать актрисой – она была актрисой, – но было и кое-что еще! Она собиралась сниматься в фильмах отца, чтобы он мог гордиться ею!

«Мой папа полюбит меня, даже если никто больше не полюбит».

Никто не любил Уинтер. В дорогих частных школах Швейцарии, в Женеве и Цюрихе, где она провела большую часть своей жизни начиная с восьми лет, Уинтер наконец поняла почему. Другие девочки разглядывали ее, посмеивались и показывали на нее пальцем. В их юных глазах читались неприязнь и презрение, вдогонку слышался жестокий шепот: «тихоня», «странная», «кожа да кости», «уродина», «драная кошка», «чокнутая».

Злобные выпады причиняли Уинтер нестерпимую боль. Она сквозь слезы смотрела на девочек и жалела, что у нее не хватает смелости сказать: «Но ведь я – Дороти, я – Скарлетт! Они же нравятся вам. Я могу в них превратиться! Я могу быть, какой вы захотите!»

Уинтер могла, но никто не давал ей такой возможности из-за ее внешности – девочка была бледной, неуклюжей и серьезной. Никто не слушал ее, но это не имело значения, потому что у нее не хватало смелости заговорить.

А потом все изменилось.

Где-то между перелетом из Лос-Анджелеса в Цюрих, вскоре после своего четырнадцатого дня рождения в январе, и возвращением из привилегированного швейцарского пансиона в мае Уинтер Элизабет Карлайл превратилась в красавицу. Уинтер об этом не знала. Она никогда не смотрела на себя в зеркало. А если девочки в школе и заметили, то были потрясены до немоты.

Уинтер узнала об этом по дороге домой, от незнакомца. Незнакомец был молодым человеком, хотя Уинтер он показался очень взрослым. Он остановился рядом, когда она копалась в книгах в магазинчике в лондонском аэропорту Хитроу. И наконец просто сказал: